История Византии. Том I

В IX—X вв. по-прежнему господствуют старые жанры: житие, безлично-объективизированная хроника, духовная поэзия. С XI в. начинается кризис этих жанров: не то, чтобы они исчезли — но они теряют жизненную силу и поэтичность, которая была присуща их ранним образцам. Жития, которые в IX—X вв. изобиловали бытовыми деталями и подчас дышали сказочно-фольклорной прелестью, позднее окостеневают: живые картины заменяются в них псевдо-красноречивой декларацией, где выспренность выражений прямо пропорциональна пустоте содержания. То же самое происходит и с гимнографией: в XI—XII вв. мы не встретим ни одного сколько-нибудь значительного художника, работающего в этом жанре.

Бок о бок с упадком старых форм совершается становление новых. Место безличной хроники занимает мемуарное описание событий, когда рассказчик — не только современник и участник событий, но и человек, вносящий вих осмысление свею откровенно субъективную оценку (обзор исторических сочинений см. выше, стр. 109). Появляется любовный роман (как в стихах, так и в прозе), прославляющий плотские радости, столь отвратительные для ортодоксально-христианского мировоззрения². Письмо из инструмента чистой дидактики, каким оно было у Феодора Студита и у Фотия, превращается в средство описания окружающего мира и собственных переживаний, и, таким образом, эпистолография вновь поднимается до уровня художественной прозы.

Но дело не только в смене жанров (что само по себе показательно) — гораздо более существенно появление попыток нового художественного подхода к действительности, поиски новых эстетических принципов. Прежде всего, усиливается элемент субъективного восприятия мира: художник начинает говорить не от лица высших принципов, а от себя самого. Даже оставаясь дидактичным, он опирается теперь на личный опыт, на собственные наблюдения. Он перестает именовать себя «недостойным» и «грешником», но гордится своим талантом и уделяет собственной персоне изрядное внимание. И, может быть, ни в чем так не проявляется субъективизм писателей XI—XII вв., как в язвительной иронии: агиографу и хронисту ирония была ни к чему, они стояли выше ее, ибо полагали, что владеют секретом объективного суждения, критерием добра и зла. Ирония предполагает активное вмешательство художника в повествование: он теперь не оценивает свои персонажи (как агиограф или хронист VIII — X вв.) — он издевается над ними, он борется с ними, он видит и чувствуетих живыми перед собой.

Художник VIII—X вв. хотя и допускал натуралистические детали, однако в идеале стремился к созданию обобщенно-спиритуалистического идеала, к воплощению многообразия действительности в единообразие формулы. Напротив, у писателей XI—XII столетий постепенно проступает интерес к конкретному отображению пестрого и изменчивого мира. Натуралистическая деталь перестает быть болезненной антитезой высшей духовности — она превращается в естественный элемент сложного мироздания.

Отступление от принципов обобщенно-спиритуалистического восприятия действительности (с непременной дидактической ее оценкой) проявляется в допущении противоречивой сложности человеческого характера. Для классического жития, равно как и для классической хроники, оценка героя была определенна и однозначна — византийская литература XI—XII вв., пытающаяся воспринять мир не только через призму априорных принципов, но и исходя из конкретной деятельности людей, останавливается перед невозможностью их однозначной оценки. XI и особенно XII столетие принесли с собой известную демократизацию византийской литературы. Теперь все пишут стихи, смеется Иоанн Цец, женщины и младенцы, каждый ремесленник и жены

варваров³. Если до XII в. византийская литература была литературой мертвого языка, куда проникали лишь отдельные новые слова и грамматические формы; если пуристы XII в. считали необходимым давать в своих сочинениях перевод народных песенок на литературный язык, то все же именно в XII в. появляются первые опыты поэзии на разговорном языке. Характерным размером поэзии на разговорном языке был так называемый политический стих: пятнадцатисложная строка, основанная не на принципе долготы и краткости, но на чередовании ударных и безударных слогов; четырнадцатый слог должен был быть непременно ударным, после восьмого слога следовала обязательная цезура. Возникший в народном творчестве (пословицы, народные песенки, аккламации), политический стих был введен в начале XI в. в словословия Симеоном Богословом, а в XII в. он уже господствует в византийской поэзии⁴. Политический стих был весьма употребителен в поздневизантийском и новогреческом стихосложении.

В это время встает вопрос об отношении художника и толпы. Появляется (по-видимому, в демократических кругах) мысль о том, что зритель своим одобрением или осуждением стимулирует художественное творчество — и, наоборот, в противовес этому суждению Михаил Хониат (см. о нем ниже, стр. 385) отстаивает идею, что художник творит, руководствуясь внутренним чувством и не нуждаясь в замечаниях тысячеглазой толпы.