История Византийской империи. Эпоха смут

Иконоборческая партия выдвинула при Михаиле II и Феофиле образованного и энергичного монаха в лице Иоанна Грамматика. Он появляется в первый раз в истории в 814 г., когда царь Лев V поручил ему заняться подготовкой литературного и архивного материала по вопросу о предположенной им отмене постановлений VII Вселенского собора. Тогда он выступает в скромной должности анагноста еще молодым человеком, но с тех пор, пользуясь расположением царей армянской и аморийской династий, ровным и твердым шагом делает служебную карьеру и достигает самых верхов церковной администрации. Византийские летописцы дают весьма несочувственный отзыв об Иоанне, иначе, впрочем, и не могли к нему относиться люди, видевшие в нем причину всех бедствий, какие Церковь испытала в IX в. Он был главным виновником того, что Восточная Церковь в 814 г. вновь потеряла свои устои, с таким трудом приобретенные в постановлениях VII Вселенского собора; он снова внес в империю смуту и брожение умов, и поэтому православные по церковным воззрениям писатели не могли хладнокровно говорить об этом лице. Незаметно, чтобы он слишком быстро поднимался по служебной лестнице. При царе Михаиле II он состоял настоятелем дворцовой церкви Сергия и Вакха, но вместе с тем пользовался уже значительным влиянием вследствие личного расположения императора, доверившего Иоанну воспитание сына своего Феофила, наследника престола и будущего царя. К нему посылали на исправление и собеседование более влиятельных исповедников православия. Литературное и ученое имя, каковое признают за ним и недоброжелатели, было приобретено им в этот ранний период деятельности. Значительным шагом вперед было для него получение звания патриаршего синкелла при патриархе Антонии, бывшем епископе силейском, с которым вместе они работали по подготовке материала к иконоборческому собору. В звании синкелла Иоанн получил возможность принимать участие в высшей церковной политике и влиять на светские дела. Кроме того, настоящая его должность ставила его в постоянные сношения с гражданским правительством и открывала ему дорогу к высшим церковным степеням.

Прежде всего при царе Феофиле ему поручается важная миссия к калифу Мотасиму, кроме того, значение его сказывается в его роли примирителя между царем Феофилом и одним из известнейших его государственных деятелей, патрикием Мануилом. По отношению к посольству, которое падает на осень 831 г., известно, что с ним соединялось формальное недоразумение. Царь Феофил поставил во главе письма свое имя, а между тем тогдашний обычай в сношениях с калифом требовал, чтобы на первом месте стояло имя повелителя правоверных. Вследствие этого нужно было написать другое письмо [497]. В летописях и литературе житий Иоанну усвояется характер необыкновенного человека, ему приписываются сношения с нечистой силой, занятия чернокнижием, чародейством и т. п., вообще он поражал современников необычными знаниями и, подобно Фотию и не менее знаменитому папе Сильвестру II, окружен сверхъестественными чертами, выделяющими его из обыкновенных людей [498].

Об необычайной демонической силе Иоанна сложились сказания, имеющие глубокий интерес с точки зрения полузабытых русско-византийских отношений — с этим волшебным именем едва ли не связана повесть о нападениях Руси на Константинополь. «Раз дикое языческое племя с тремя предводителями во главе опустошало и грабило ромэйскую землю. Царь и народ были в отчаянии. Тогда Иоанн успокаивает царя, советуя не терять присутствия духа и исполнить одно его предложение, которое состояло в следующем. Между медными статуями, поставленными в ипподроме, была одна с тремя головами, которую он по своей тайной науке относил к вождям того племени. Итак, приказав приготовить три железных молота и вручив их трем сильным людям, в ночной час, в светской одежде, он приходит с этими людьми к той статуе. Произнеся чародейственные слова, посредством которых перевел силу тех вождей в статую, или, лучше, овладел посредством чар присущею статуе силой, приказал каждому сильно бить молотом. Двое из людей сильным размахом молота отбили у статуи две головы, третий же только повредил голову, не отделив ее от статуи. Соответственное тому случилось с вождями. Произошла между ними жестокая усобица, в которой один одержал перевес, отрубив головы двум другим. Итак, спасся один, но и то не вполне благополучно, а племя это, будучи ослаблено, в позорном бегстве удалилось на свои места» [499].