Юлиан оставил после себя ряд сочинений, которые позволяют ближе познакомиться с этой интересной личностью. Центром религиозного мировоззрения Юлиана является культ Солнца, создавшийся под непосредственным влиянием культа персидского светлого бога Митры и идей выродившегося к тому времени платонизма. Уже с самых юных лет Юлиан любил природу, особенно же небо. В своем рассуждении «О Царе-Солнце»[176], главном источнике религии Юлиана, он писал, что с юных лет был охвачен страстной любовью к лучам божественного светила; он не только днем желал устремлять на него свои взоры, но и в ясные ночи он оставлял все, чтобы идти восхищаться небесными красотами; погруженный в это созерцание, он не слышал тех, кто с ним говорил, и даже терял сознание. Довольно темно изложенная Юлианом его религиозная теория сводится к существованию трех миров в виде трех солнц. Первое солнце есть высшее Солнце, идея всего существующего, духовное, мыслимое целое; это – мир абсолютной истины, царство первичных принципов и первопричин. Видимый нами мир и видимое солнце, мир чувственный, является лишь отражением первого мира, но отражением не непосредственным. Между этими двумя мирами, мыслимым и чувственным, лежит мир мыслящий со своим солнцем. Получается, таким образом, троица (триада) солнц, мыслимого, или духовного, мыслящего и чувственного, или материального. Мыслящий мир является отражением мыслимого, или духовного мира, но сам, в свою очередь, служит образцом для мира чувственного, который является, таким образцом, отражением отражения, воспроизведением во второй ступени абсолютного образца. Высшее Солнце слишком недоступно для человека; солнце чувственного мира слишком материально для обоготворения. Поэтому Юлиан сосредоточивает все свое внимание на центральном мыслящем Солнце, его называет «Царем-Солнцем» и ему поклоняется.
Несмотря на все свое увлечение, Юлиан понимал, что восстановление язычества представляет громадные трудности. В одном письме он писал: «Мне нужно много помощников, чтобы восстановить то, что так жалко упало»[177]. Но Юлиан не понимал, что упавшее язычество уже не могло подняться, потому что оно умерло. Поэтому попытка Юлиана заранее была обречена на неудачу. «Его дело, – по словам Буасье, – могло потерпеть крушение: мир от этого ничего не должен был потерять»[178]. «Этот филэллин-энтузиаст, – писал Гефкен[179], – наполовину восточный человек, наполовину – ранневизантийский (Fruhbyzantiner)». Другой биограф сказал: «Император Юлиан представляется исчезающим и светлым явлением в нижней части горизонта, на котором уже исчезла звезда той Греции, которая была для него святой землей цивилизации, матерью всего прекрасного и красивого в мире, той Греции, которую он с сыновней и искренней признательностью называл своей истинной родиной»[180].
Церковь и государство в конце IV века