История военного искусства

 Так как мы уже и в средние века встречались с глубокими построениями, которые сами собою получались там, где известное число рыцарей, каждый со своей свитой вооруженных кнехтов, собиралось на бой, то при желании можно установить переходные формы в гораздо более ранние эпохи, чем сделал это я в предшествующем изложении; однако около середины или в третью четверть XVI столетия происходит действительный переход, и на месте старого появляется нечто новое.

 Прекрасно отражается изменившаяся эпоха в одном рассуждении об искусстве верховой езды, встречающемся в мемуарах Таванна, автором которого является, очевидно, Таванн-младший. "Все шесть родов вольтов, - говорит он, - как и прежде, необходимы для боя развернутой цепью с копьем и шпагой; но современному солдату это искусство не требуется; и солдата, и лошадь ведь надо обучить в три месяца, берейторское искусство служит лишь приманкой для людей и совершенно бесполезно, кроме разве того случая, когда два кавалера вздумают драться верхом на дуэли. Ведь теперь и иезуиты изучают в три года то, на что прежде требовалось десять лет, а в будущем дойдут до еще более короткого срока".

 Некоторое время эти две формы стоят друг против друга в резком антагонизме. Французы во время гугенотских войн еще сражаются как рыцари; однако обе стороны - и католики, и протестанты - привлекают немецких рейтаров в качестве вспомогательных войск, и эти-то немецкие рейтары на французской почве вырабатывают образ новой кавалерии. Для этого французские рыцари представляли чересчур неподатливый материал. Они были, по единогласному отзыву наших писателей, слишком горды, чтобы дать себя построить в эскадроны, ибо все они хотели стоять в первой шеренге, никого не хотели пропустить стать впереди себя и ненавидели пистолет. И дисциплина, и это оружие противоречат сущности рыцарства. Между тем простые наемники давали себя строить и стали одолевать своей массой рыцарей.

 С формированием сомкнутых эскадронов, естественно, исчезает смешанный бои, сопровождающие рыцарей вооруженные пешие слуги. Последний пример этому, какой мне приходит на ум, описан Иовием48 в 1543 г. под Ландреси.

 В последних сражениях гугенотских войн, при Кутрасе в 1587 г. и при Иври в 1590 г., новый род войска, как мы теперь можем выразиться, - кавалерия - настолько развился, что пехота, которая со времени появления швейцарцев играла первую роль, снова отходит на задний план. Генрих IV, король французский, вправе претендовать на славу, что он первый в качестве полководца правильно оценил и до конца использовал эту новую силу. Хотя под Кутрасом он в отношении кавалерии и был в меньшинстве, все же одержал победу, подкрепив своих рейтаров стрелками, удерживая свои сомкнутые эскадроны вместе и целесообразно вводя их в бой, в то время как на католической стороне дворяне еще сражались без управления, на рыцарский манер. Под Иври он проявил то же тактическое превосходство, к тому же повышенное преследованием на расстоянии нескольких миль.

 Лет двести спустя еще раз произошел поединок между рыцарством и кавалерией. Когда французы под предводительством генерала Бонапарта в 1798 г. захотели завоевать Египет, в стране Нила господствовала военная каста - мамелюки. Они сражались на конях, носили кольчугу и шлем, были вооружены карабином и парой пистолетов и имели каждый для подкрепления несколько слуг и запасных лошадей. Несмотря на их огнестрельное оружие, их можно обозначить как рыцарей, и Наполеон говорит, что двое их справятся с тремя французами, но что 100 французам нечего бояться 100 мамелюков, 300 французов сильнее такого же количества мамелюков, а 1 000 французов наверняка разобьют 1 500 мамелюков. Практической проверки этого утверждения, пожалуй, сделано не было, ибо французы не перевезли через море настоящей кавалерии, но такая характеристика из уст этого человека дает нам очень живое представление о различии между рыцарем - квалифицированным единичным бойцом, и тактической единицей - кавалерией.

О ГЕРМАНЕ ГУГО

 Сочинение иезуита Германа Гуго "De militia equestri antiqua et nova libri quinque" ("О конном воинстве древнем и новом", пять книг, Антверпен, 1630 г.) представляет ученую, хорошо распланированную компиляцию.

 К тому, что о нем говорит Иэнс (II, 1057, § 79), я кое-что добавлю, отчасти для того, чтобы показать, как редко даже современные авторы могут нам помочь правильно ориентироваться в явлениях.