История воссоединения Руси. Том 1

Здесь остановимся и вставим свое слово. Хотя послание обращено к «благочестивому господарю княжати Василию Острозскому», но в нем не находим ни малейшей похвалы его благочестию, никакого упоминания о его делах по вопросу о древней русской вере; напротив, изобразив светского насмешника над иноческою одеждою и просторечием, оно прямо переходит к богачу, точно как-будто о самом князе Василии, а не о ком другом была речь, и возбуждает евангельский вопрос: кто может спасен быти? и не все ли власти и цари бывшие и будущие погибли и погибнут? На этот вопрос оно отвечает, что, за исключением немногих, которые известны нам счётом, все прочие цари и богачи прежних времен погибли и оставили по себе память своих дел на хулу и вечное поругание. Потом предлагает средство спасения для властелина. Это средство заключается в уразумении, что гордиться ему нечем: напротив, надобно бояться ответа за распоряжение вверенным ему на время богатством; что «хоть он и высоко сидит и выше всех глядит», но, как земля и прах, он равен с низшими; что смешно тем величаться, что скоро изменяется и исчезает; что должен он всем отворять утробу свою к милосердию; и что надобно хранить почитание, боязнь и стыд перед Богом и святыми. Этими чертами деятельного благочестия анахорет как-будто хочет выразить противоположные черты, свойственные личности, к которой он обратился, и даже явно намекает, что, без содействия святых, «не может он обрести, милости Божией, за забавою власти и распоряжения миром». «Этим способом», продолжает он, «может властелин король или князь спастись, надеясь, однакож, не на свою добродетель мирскую, а на этих бедняков, которые ходят в хвостатых каптурах, клобуках и мешковатой одежде, в ременном поясище и невычищенных черевичищах». Тут он обращается мыслью ко временам преподобного Феодосия Печерского и рисует его спасительное общение с предками князя Острожского: «Так и первые благочестивые цари християнские [в церковных историях знаходимо] пишо в пустыню драбантовали и там о Христе забавляючихся (проживающих) на помоч или о причину (о ходатайстве) к Богу своею покорою соби еднали, и сухого хлиба з ними ся причащали, и еще похвалу тому гощенню и честованню тым обычаем чинили, мовячи: николи же, рече, царская многосмышленная трапеза так мя не усолодила и в любовный насыток не пришла, якоже твой сухий хлиб и тое зелийце, честный отче». «А ныне», говорит он вслед за сим, «русские князья все оеретичились между ляхами и отступили от христианства, от истинной веры». Не выгораживает прямодушный инок ни одного, всех обвиняет в отпадении от православия, точно как-будто знал он, что de facto не было уже православия и в доме самого Острожского. Потом нас поражает в его строгой речи глубокое уразумение силы, таящейся в пренебреженном богатыми и знатными людьми иночестве. «Уверяю вас и открываю вам великую тайну: если бы не было между вас этих каптуроносцев, то давно бы вы уже погибли, давно бы утратили свои высокие места, давно бы совершился над вами приговор: се оставляется дом ваш пуст» [123].

Иоанн из Вишни поучал разумению истины своеобразно; его премудрость была убедительна для «чад премудрости», в каком бы низком звании они ни пребывали. Самый выбор простонародного языка, попорченного, как и в наше время в Галиции, польщизною и приправленного языком церковным, показывает, что писал он не для высшего класса. Иоанн вызывал смело на бой «прегордую Латину»: он чувствовал за весь народ. «С нами Бог восточными»! восклицал он, «разумейте, языци и ты, прегордая Латино, и покоряйтеся, яко с нами Бог!" Эти слова звучат в нашем слухе совершенно иначе, нежели звучали из уст афонского инока в слухе тех, для кого предназначались. Каждое время имеет свой клич, от которого трепещет предчувствием или восторгом торжества стойкое в борьбе сердце. Для своего времени клич Иоанна из Вишни был спасителен. Без потрясений, которые производил в сердцах голос, таких отшельников, каков был Иоанн Вишенский, голос, пожалуй, дикий, пустынно-пронзительный, но тем не менее вещий, без того трепета жизни, который возбуждал он в обществе львовских, виленских, витебских, киевских братчиков, мы бы не дожили до того, что видим наконец русскую семью почти всю уже собранной и готовящейся, хоть поздно, приобщиться тайн всемирной жизни.