История воссоединения Руси. Том 1

„Якоже прежде, во время идолопоклонства, от нечестивых царей християне понуждаеми были, глаголюще: «Пожри Ваалу, Аполону или другому коему идолу, богу поганскому?» «Аще не хощуть, то имите их и мучте, иминия разграбите; аще же ни тако преложитися не хощуть, и до конца убийте»; сице и ныни Латина християном православным творять, одновляюще прежде бывшее идолопоклонство и гонение, глаголюще: «Поклонися папи, приими его самосмышленний закон, календар новоутвореный и почитай, ветхий же одступи и всю прелесть нашея вири честно почти, на нас истины ничтоже не глаголи, лжи и прелести нашои не хули; аще же не хощете, то имите их и мучте досадами и бидами. Вы, войтове, бурмистрове, лантвойтове, власть мирская градская, и повсюду не дадите руси ни едино пространство в жизни их; в судех по руси не поборяйте, паче же и кривдите; в сусидстви любви не показуйте, ниже з ними ся общите, паче же их ненавидите; в куплях, торгах, ремеслах русин с папежником волности единой да не имать; в цехах ремесницьких русину быти не достоить, доколи ся не попанежить; на власти войтовства и бурмистранства и прочих строительств от руського народа да ся не поставляють, доколи ся у папежа не увирують. Аще же сим руси не досадите и своеи християнскои вири отступити и папи идолопоклонитися не хощуть, набоженство им розорите, на праздники старого календаря звонити не дадите, новый же святити и праздновати з силою понудите и виною запретите; аще же и еще не послушають, сакрамент Христов обезчестите, на землю пролийте и ногами поперите и потопчите, церквы запечатуйте и од всих стран бидно творите и досаждайте, да поне сими бидами и досадами повинуться поклонитися папи и костелови римському; аще же ни и сими досадами им не одолиете, в темницях затворяйте и без вин вины на них налагайте, бийте, безчестите и убийте в имя найсвятшого папы: прощение и разришение от него приимете и в чисцю за то и за вся беззакония посмерти очиститеся». Видите ли, погибели сынове, за што ради таковый прелестный и поганский чистець соби по смерти соградили, яко да погански житие сего вика суетно поживши, по смерти в чистець входять, из чистця зась в царство небесное выскакують?.. Видиши ли, православный християнине, латинскои правды плоды — поганское безвирие, мучительский идолопоклонный нрав? Видиши ли, яко ты истинный пуркгаториум в жизни сей от досад латинських плывеши, да очищен скорбми и бидами достоин в царство небесное внийти будеши, Латина же, досаждающе и заповиди Христовы дилом разоряюще, по смерти в геенни вичний чиститися изволяють; но они убо своеи прелести да послидують и на чистець по смерти уповають; ты же, православниче, в жизни сей чистець изволи проплыти, идиже и твой Законоположник проплыл сам и Ему послидующии ученици, в котором чистцу, доколи есмо в плоти сей, и нас понуждають и учать, абысмо ся пуркговали и чистили, ибо подвиг велий настоить...»

Да, великий настоял подвиг единственным представителям воюющей церкви, мещанам с их убогим духовенством без пастырей! Что от панов нечего было ждать поддержки, это сознавал ясно их путеводитель и засвидетельствовал поголовным обличением всех, стоявших на высоте знатности власти и богатства; а что сельские хлеборобы были не помощники мещанам в их трудном подвиге, это видно из его молчания. Даже о гонениях на поселян за веру не сказал защитник православия ни слова. Они, как трава под ветром, как низкорослые заросли под налетевшею бурею, как беспомощные стада овец под убийственным градом, склонялись и гнулись к земле; они потупясь ожидали пассивно и безнадежно конца жизни, но не конца напасти. Вместе с ними безответно, беззащитно, безнадежно терпели и их загнанные, угнетенные донельзя, подневольные наравне с ними пастыри. Оставались одни казаки. Но о казаках будет речь впереди; а теперь оглянемся на зловещую картину, нарисованную перед нами могучим пером афонского апостола. В своих посланиях он изобразил то житейское море, воздвизаемое бурями напастей, о котором так поэтически поет утреннюющая церковь. Он, глядевший на житейское море и его напасти с подоблачной горы своей, изобразил его так выразительно, что перу историка не осталось ничего делать с его рукописью. Среди бури напастей, в бушующем житейском море, только его пустынный голос, голос отошедшей на гору церкви Христовой, покрывал стихийные начала жизни, в их беспорядочном борении между собою. Все голоса, молящие, грозящие, все вопли жертв и крики притеснителей, призывы к отпору и перекличка между раскиданными частями братского воинства, все пробивается неясно сквозь грозный рев и гул, точно крики потерявших дорогу среди степной метели. Его голос был явственно слышен; он давал сбившимся с дороги направление; он ободрял, он пророчествовал, и так действительно сталось, как он пророчествовал среди бури.