История времен римских императоров от Августа до Константина. Том 2.

Вторая денежная реформа Диоклетиана находится в тесной связи с эдиктом о максимальных ценах 301 г.н.э. Очевидно, реорганизация валютной системы и фиксация максимальных цен должны были тесно взаимодействовать, чтобы, с одной стороны, покончить с инфляционными процессами, а с другой — обеспечить предложение товаров по соответствующим ценам. То, что все вмешательства в денежную систему привели к другим последствиям, доказывает папирус конца 3 в.н.э., в котором чиновник дает своему агенту следующие указания: «Божественная судьба наших повелителей распорядилась, чтобы италийские деньги были уменьшены на половину одного нумма. Поэтому поторопись все италийские деньги, которые у тебя есть, израсходовать и купить мне всякого товара, по какой цене сможешь раздобыть» («Каталог греческих папирусов в библиотеке Д. Риланова в Манчестере», 607).

Другие развития тоже увеличили разницу между стоимостью и реальной ценой и в конце концов привели к тому кризису, который должен был устранить эдикт о максимальной цене 301 г.н.э., акт отчаяния и «правительственной глупости», как считал Моммзен, в любом случае самая всеобъемлющая попытка экономического управления, которая вообще известна в античности. Эдикт начинается с перечисления всех официальных титулов четырех правителей, которые содержали по восемь победных имен. Обстоятельное и вычурное предисловие, обосновывающее необходимость мер, напоминает сначала об удачно проведенных войнах и о больших усилиях по восстановлению мира: «Неусыпным долгом правителей является окружить навеки установившийся мир подобающей защитой справедливости». При этом появляются старые и новые элементы идеологии позднеантичной императорской власти: мир, справедливость, спокойствие и безмятежность.

В острейшем контрасте за этим следует описание действительности, указание на бешеное корыстолюбие тех бессовестных и неудержных, которые не считаются с обществом и вынуждают к действиям «отцов рода человеческого». При этом добавляется, что забота правителей пришла слишком поздно и прежняя сдержанность объясняется надеждой императоров на то, что человечество улучшится само. Эта, как позже оказалось, безрезультатная и фатальная сдержанность была стилизована и как выражение умеренности. Только после этих общих мест эдикт становится конкретным:

«Кто имеет такой упрямый характер и лишен всякой человечности, что не знает и даже не почувствовал, как на товары, продаваемые на рынках или в ежедневном товарообороте городов, распространился произвол цен, что разнузданная алчность не утоляется ни изобилием товаров, ни богатым урожаем отдельных лет; что без сомнения именно такие люди, которые занимаются такими делами, постоянно в душе взвешивают и даже узнают по звездам погоду и не могут в своем несправедливом настрое вынести, когда счастливые поля орошаются небесным дождем и дают надежду на будущие плоды; что многие считают это своим личным ущербом, когда возникает избыток товаров из-за благосклонности неба. Эти люди, которые только о том и думают, чтобы из божественного благодеяния извлечь выгоду, урезать избыток в общественном благосостоянии, а в неурожайный год с тем, что принес урожай, заниматься грязными делишками, пользуясь услугами торговцев, эти люди, из которых каждый купается в богатстве, которым можно было бы насытить целые народы, и которые гонятся только за своим благополучием и за ростовщическими процентами — так вот, жители наших провинций, положить конец их корыстолюбию требует от нас уважение ко всему человечеству...

Итак, кто не знает, что низменная выгода с коварной наглостью подстерегает все наши войска, куда бы их ни направляло общее благо, и не только в деревнях и городах, но и на марше они сталкиваются с ростовщиками, и цена за товары растет не в четыре или восемь раз, а взвинчивается так, что человеческий язык не может это выразить; у солдата на покупку одного-единственного предмета крадется все жалованье, и все общие налоговые поступления всей Империи для содержания войска переходят в мерзкую добычу разбойников.

Итак, взвесив с полным правом все вышеизложенное, мы, потому что этого требует простая человечность, подумали не устанавливать цены на товары, ибо это было бы несправедливо, потому что многие провинции радовались бы счастью желаемых низких цен и, так сказать, привилегии изобилия, но установить максимальные цены, чтобы, если какая-нибудь буря увеличит дороговизну — да хранят нас от этого боги! — алчность была ограничена нашим распоряжением или ограничениями закона.