История всех времен и народов через литературу

Смысл названия новеллы в свете этих вопросов можно объяснить следующим образом: змея – это то страшное, преступное, что выползает иногда помимо воли из глубин нашего подсознания, тайников души.

Конечно, анализ трех выбранных новелл не позволяет сделать какие-то далекоидущие выводы, но в то же время он убеждает нас в существовании ряда тенденций в развитии мирового литературного процесса, открытых еще русскими классиками и наиболее ярко воплощенных в позднем творчестве Л.Н. Толстого. Прежде всего мы должны отметить сам факт существования «диалектики души», а точнее, психологизма нового типа, второе – это новое воплощение данного психологизма в литературных произведениях писателей XX в.

Вот как один из исследователей творчества Л. Толстого отмечает те возможности, которые дает ему новый метод психологического анализа: «Раскрыть внезапно перед читателем как бы настежь двери души человеческой и, приставив к глазам его (иной раз чуть не насильно) какой-то свой собственный психический микроскоп (курсив мой. – Е.Ж.), погрузить его (читателя) в мир фантазии то наяву, то в полусне, то во сне, то в разгаре сражения, то на одре медленно и кротко помирающей смерти».[144]

Урсула К. ле Гуин «Курган»

«По заснеженным тропам с гор спустилась ночь. И Тьма поглотила деревню, каменную башню замка Вермар Киип, курган у дороги. Она легла в углах комнат, поднялась до высоких стропил у самой крыши, устроилась под большим столом пиршественного зала, молчаливо встала за спиной сидящего у очага и начала ждать.

Гостю предоставили лучшее место, в углу двадцатифутового камина. Хозяин замка, Фрейга, лорд Киип и граф Монтайна хотя и сидел вместе с другими на каминных плитах, был все-таки ближе всех к огню. Скрестив ноги и положив свои большие ладони на колени, он не отрываясь смотрел на языки пламени. Лорд вспомнил сейчас о самом худшем часе, который ему пришлось пережить в свои двадцать три года: это случилось три осени тому назад у горного озера Малафрена. перед его глазами вновь задрожала тонкая варварская стрела, которая вызывающе торчала из самого горла отца; лорд хорошо помнил, как холодная грязь просочилась сквозь ткань и коснулась коленей, когда ему пришлось склониться перед мертвым телом среди камышовых зарослей, окруженных мрачными горами. А волосы отца шевелились при этом слегка – воды озера, как легкое дуновение ветра, играли ими. Вот тогда-то и ощутил лорд впервые вкус Смерти, словно пришлось ему коснуться языком бронзы. И сейчас во рту его появился тот же привкус. Женские голоса доносились из комнаты наверху, и лорд напряженно вслушивался в эти звуки.

Гость же, странствующий проповедник, не умолкая, рассказывал о своих путешествиях. Он пришел из Солари, из нижних долин, расположенных на юге. по его словам, там даже купцы жили в каменных домах, а бароны – во дворцах и ели на серебре сочный ростбиф. вассалы Фрейга и простые слуги слушали проповедника, раскрыв рот. Сам же Фрейга сидел мрачнее тучи и слушал говорящего вполслуха, чтобы скоротать время. Гость уже успел пожаловаться на плохие конюшни, на холод, баранину, которую подавали здесь на завтрак, обед и ужин, его опечалило также удручающее состояние вермарской часовни и то, как служили здесь мессу. «Арианство! Мерзкое арианство!» – не переставая бормотал он, издавая при этом странные чавкающие звуки и постоянно осеняя себя крестным знамением. Обращаясь к отцу Егиусу, проповедник заявил, что каждая душа в Вермаре проклята, ибо крестили ее еретики. «Арианство! Арианство!» – не унимался гость. Отец же Егиус, ежась от страха, по наивности думал, что арианство и есть сам дьявол и потому пытался оправдаться, объясняя проповеднику, что в его приходе не было заметно ни одного одержимого, за исключением, может быть, графского барана, у которого, действительно, один глаз был желтым, а другой – голубым и который так боднул беременную девку, что у той случился выкидыш, но барашка сразу же окропили святой водой, и после этого он уже никому не причинял никаких хлопот, став послушной и доброй скотиной; девку же, которая понесла ребенка во грехе и вне брака, выдали в конце концов за доброго крестьянина из Бары, и она родила супругу своему пять христианских душ, радуя его этими подарками каждый год. «Ересь, похоть, невежество!» – продолжал причитать проповедник. Пред ужином ему понадобилось целых двадцать минут, чтобы барана, убитого, зажаренного и поданного к столу руками проклятых им еретиков. «Что же он хочет, – думал Фрейга, – он действительно ожидал встретить здесь изобилие?

Зимой? И не увидев такого, считает, что перед ним язычники, каждый раз называя нас арианами? Видно, святоша в своей жизни ни разу не встречал настоящего варвара, особенно из того племени низкорослых и смуглых людей, что живут близ Малафрены и дальше за горами? Нет – ни одна вражеская стрела не свистела еще над этой головой. А жаль – она бы в мгновение ока научила бы святого отца отличать язычников от истинных христиан».

Таковы были мысли лорда и графа Фрейга.