История всех времен и народов через литературу

В повестях А.А. Бестужева-Марлинского, например, читатель глава за главой открывает для себя все новые и новые стороны характера героя, проявляющиеся в цепи сюжетных сцен, монологов-исповедей и описаний природы.[98] В отличие от повестей этого писателя герой Лермонтова, Печорин хотя и меняется на протяжении всего повествования, но изменение это дано как бы в дробном виде: в каждой сюжетной сцене Печорин остается неизменным.[99] И единый процесс духовного изменения заменен простыми указаниями на определенные стадии.

Толстой же в отличие от предшественников преследует в кавказских рассказах принципиально новую задачу: показать, как под влиянием окружающей среды, войны с горцами постепенно, день за днем, начинает меняться сознание человека. Задача, на первый взгляд, кажется восходящей к руссоистским представлениям: в общении с природой, с первобытным, неиспорченным обществом городской человек преображается – сам характер его меняется.[100] Ярче всего эта особенность толстовского психологизма проявилась в его повести «Казаки». Чего стоит хотя бы сцена, где Оленин впервые увидел горы. Писатель подчеркивает, что «с этой минуты все, что только он (Оленин. – Е.Ж.) видел, все, что он думал, все, что он чувствовал, получало для него новый, строго величавый характер гор. Все московские воспоминания, стыд и раскаяние, все пошлые мечты о Кавказе, все исчезли и не возвращались более» (6, 14).

* * *

О полемике Толстого со своими предшественниками говорит еще и тот факт, что, задумав в 1853 г. написать рассказ «Разжалованный» – правда, этот замысел осуществился только три года спустя, – писатель в центре своего художественного исследования поставил ничтожную личность – деклассированного дворянина Гуськова. В этом рассказе Толстой буквально уничтожает одно из очень стойких романтических представлений о кавказской жизни. Разжалованные в солдаты дворяне всегда представлялись читателю в ореоле романтики и таинственности. Здесь же, напротив, все жизненно и снижено до предела. Разжалованный в данном случае оказывается даже ниже, чем все остальные кавказские офицеры. Мы видим, что писатель уже в своих ранних кавказских произведениях оказывается до конца верным своему ведущему художественному принципу «срывания всех и всяческих масок». Более того, это стремление к кропотливому анализу жизненных явлений и обусловило, на наш взгляд, поступательное развитие всей кавказской темы. И развитие это шло не только по изучению внутренней жизни кавказских офицеров. Главным направлением оказалось изучение людей чуждой и незнакомой культуры Востока.

Так, горцы в рассказе «Рубка леса» (1855) представлены в виде темной враждебной силы или непонятных существ, населяющих сказочную страну «Кавказ» в интерпретации устных солдатских баек. Солдат Чикин рассказывает своим товарищам небылицу «о тавлинцах», которые «в каменных горах живут и камни замест хлеба едят. Те большие, говорю, равно как колода добрая, по одному глазу во лбу, и шапки на них красные вот так и горят…» (3, 49).

По мнению У.Б. Далгат, в этом юмористическом рассказе Чикина о «тавлинцах» слышится отзвук преданий об одноглазых великанах, широко известных в Дагестане и за его пределами.[101]

А вот как автор описывает начало боя: «Впереди нас, за срубленным лесом, открылась довольно большая поляна. По поляне со всех сторон расстилался где черный, где молочно-белый, где лиловый дым костра, и странными фигурами носились белые слои тумана. Далеко впереди изредка показывались группы верховых татар, и слышались нечастые выстрелы наших штуцеров, их винтовок и орудий» (3, 51).

Герои рассказа Толстого смутно представляют, что такое горцы. Для них это просто татары – без каких бы то ни было национальных различий. Они – некая нерасчлененная враждебная масса, причудливо воспринимаемая народным сознанием. Враждебная потому, что несет смерть русским. А что они, русские солдаты, убивают горцев, жгут аулы, угоняют скот, уносят чужое имущество, – это до них не доходит. Они не понимают самого главного – того, что уже постиг Толстой (как до него Пушкин, Лермонтов, Бестужев-Марлинский, Полежаев) в то время: война Николая I против горцев Кавказа – несправедливая война. Правда, даже на этом этапе Толстой уже попытался отразить многолетний опыт войны на Кавказе. Пусть смешно и нелепо, но все-таки в народном сознании постепенно начинает появляться определенная дифференциация, различие кавказских народностей, а мы знаем, что всякого рода расчленение – это первая ступень познания.

* * *

Если в 50-е гг. Л. Толстого не интересовало, что думает и чувствует горец, то через пятьдесят лет все кардинально изменилось. Об этом свидетельствует сопоставление близких и в то же время различных по своим внутренним задачам сцен.