История всемирной литературы Т.1

С универсальной основой и назначением манихейской религии связаны важные особенности этой литературы. Прежде всего они объясняют попытку охранить манихейскую проповедь от изменений и трансформаций, которые грозили ей ввиду бытования на многих языках и среди многих народов. Мани полагал, что доктрины, провозглашенные Заратуштрой, Буддой и Иисусом, были искажены, а их церкви распались на ячейки враждующих сект, потому что основоположники этих церквей не оставили после себя письменных сочинений, но проповедовали только устно, передоверив долг записи учения своим ученикам, слово которых не могло иметь, однако, абсолютного авторитета. Манихейство, в отличие от других вер, с самого начала возникло как письменная религия, и Мани чтится своими последователями не только как пророк и реформатор, но и как сочинитель, как автор священного канона ^[34]. Этим объясняется и культ книги в манихействе. Переписчики и переводчики священных текстов занимали в церковной иерархии ведущее положение, в их обязанности входило неукоснительно и скрупулезно следовать духу и букве канонизированных оригиналов; а тщательное каллиграфическое оформление рукописей, украшение их заставками и иллюстрациями, которое было заповедано самим Мани, бывшим, по преданию, выдающимся художником, принесли манихейским книгам и на Востоке, и на Западе славу шедевров живописи.

Эти охранительные и унифицирующие тенденции привели к известному единообразию манихейской литературы на всем протяжении ее развития, к последовательной ориентации на древнейшие образцы, отразившие синкретический облик религиозных литератур Передней Азии II—III вв. н. э. Те же жанры, которые были излюбленны в сочинениях гностических и христианских сект Сирии и Месопотамии — евангелия, апостольские деяния, послания, откровения, жития мучеников, псалмы, молитвы, гимны и т. д., — составили и манихейскую литературу. По содержанию эта литература, как и иные литературы Востока, полна необычных и чудесных описаний, призванных воздействовать на человеческую фантазию, предложить ей мистические загадки и разгадки тайн мироздания. Псевдоисторические предания перемежались в ней с фантастическими приключениями: драконы, великаны, морские чудовища, которые пытались помешать проповеди святого или прервать его аскезу на берегу моря либо в пустыне и которых он побеждал с помощью чуда, доказывая тем самым истинность и всесилие своей веры.

По мере распространения манихейской литературы в отдаленных странах Востока и Запада переднеазиатские легенды, из которых манихеи, как и другие религиозные секты, черпали содержание своих книг, попадали на новую почву и входили в качестве составной части в новую литературную традицию. Это случилось не только с отдельными легендами, но и с целыми книгами, с их теологическими и космогоническими концепциями. Так, одно из сочинений Мани, «Книга исполинов», дошедшая до нас в согдийских, уйгурских и коптских фрагментах, по-видимому, не что иное, как свободная обработка древнееврейской «Книги Еноха», с которой Мани был знаком по ее сирийской версии. Как это происходило и в христианской литературе, с манихейскими текстами перекочевывали в новые страны и неведомые им до этого литературные жанры и формы, в частности, стихотворные. Например, среди среднеазиатских манихейских фрагментов обнаружены так называемые «Псалмы Фомы» (манихейского апостола Мар Амо), структура строф которых, основанная на параллелизмах и повторах, подчиняется обычным законам семитической поэзии. Подобного же рода параллелизмы и повторы характеризуют стихи из «Живого евангелия», приписываемые самому Мани:

Я, ученик повинующийся,

родился в земле Вавилонской.

Я родился в земле Вавилонской

и у Истины врат оказался.

Я, ученик наставляющий,

ушел из земли Вавилонской.

Я ушел из земли Вавилонской,

чтобы кликнуть клич всему миру.