История всемирной литературы Т.5

Если некоторое обособление индонезийских культур как друг от друга, так и от внешних влияний было характерной чертой XVIII столетия, то балийская культура оказалась в этой ситуации уже в XVII в., когда балийцы, сохранив в массе своей верность «индубалийской религии», в известной мере противопоставили себя принявшим ислам народам Индонезии. Основным литературным ориентиром для балийцев по-прежнему оставалась занесенная туда главным образом в XIV в. древнеяванская литература. Не ограничиваясь подстрочными переводами древнеяванских поэм и популярной практикой их импровизированного парафраза с листа, балийцы начиная с XVII в. все более интенсивно осваивают находящиеся у них в обращении яванские материалы. Произведения яванской литературы перерабатываются, язык их под влиянием родственного балийского языка трансформируется, и в результате возникает своеобразная балийско-яванская литература, которую можно сравнить с литературой на итало-французском наречии, распространенном в Северной Италии в XI—XIII вв. Литература эта в XVIII в. развивается преимущественно при дворе государей Клунгкунга, почитавшихся верховными властителями Бали. Здесь же продолжает развиваться умолкшая было в XIV—XVI вв. литература на балийском языке, которая, однако, испытывала такое значительное влияние балийско-яванской литературы, что провести между ними грань порою представляется невозможным.

При всей проблематичности датировки балийских и балийско-яванских поэм мы можем предполагать, что некоторые из них появились в XVIII в. Героями поэм нередко оказываются знакомые по классической индийской литературе Арджуна, Бхима, Кунти, но сами эти произведения похожи скорее на балийские мифы. Такова, например, написанная не ранее XVIII в. балийско-яванская поэма «Бима на небе», в которой Бима (Бхима) отправляется на тот свет, чтобы спасти от мук своего отца Панду. Путешествие в загробный мир описывается и в некоторых других религиозно окрашенных балийско-яванских поэмах, относящихся, вероятно, к XVIII в.

Не в пример Яве на Бали не убывает в XVIII в. и популярность яванского романического эпоса о наследном принце (панджи), который под чужим именем странствует в поисках своей суженой. Вероятно, около этого времени обширные поэмы о панджи «Малат» и «Варгасари» принимают окончательную форму. Не ранее чем XVIII в. датируются и отдельные небольшие по объему балийско-яванские поэмы, относящиеся к тому же кругу; авторы этих поэм, как правило, не знали яванских реалий и строили свои произведения по образцу балийских волшебных сказок. Эти поэмы, в большинстве своем не отличающиеся значительными литературными достоинствами, легли в основу ряда представлений балийского театра масок и так называемой балийской оперы. Не исключено, что наряду с романическими поэмами, так или иначе связанными с яванской литературой, в XVIII в. появляются и первые плутовские поэмы («Чупак», «Эндер» и др.), написанные близким к народным поэтическим традициям стихом и обязанные своим происхождением исключительно балийскому фольклору.

Важная для выяснения характера балийской словесности проблема соотношения литературы и фольклора проясняется хотя бы на примере поэмы «И Багус Диарса», которая может рассматриваться как достаточно характерное для XVIII в. произведение. В поэме нетрудно усмотреть морфологические признаки волшебной сказки. При сравнении поэмы с народными сказками на ту же тему было отмечено, что неудачливый и сострадательный герой сказок наделяется в поэме обостренным чувством долга и презрения к земным благам, а его безымянный волшебный даритель, испражняющийся золотом, превращается в Шиву. Естественно предположить, что подобного рода изменениями «И Багус Диарса» обязан балийским книжникам, умело вставившим в пьесу описания загробной жизни праведников и грешников, а также короткое «зерцало», заимствованное из древнеяванской «Нитисастры». Важным представляется то, что именно Шива открывает герою глаза на злокозненные деяния его раджи:

Ты оттого так нищ и худ,

Что околпачил он тебя,

Всем подданным своим он враг.

И важно и то, что погибает раджа не от руки Багуса Диарсы, а от раны, нанесенной белым бесхвостым петушком, которого подарил Багусу Диарсе все тот же Шива. Таким образом, в поэме выражена убежденность в преступности «суда людского» над недостойным монархом — идея, находящая еще более яркое выражение в поэме о Джайя Пране.