История всемирной литературы Т.7

В единственном поэтическом сборнике Хуана Кристобаля Наполес Фахардо (1829—1862) «Журчание вод Ормиго» (1856) соединялись тенденция к воссозданию своеобразия национальной жизни, мотивы, характерные для сибонеистской поэзии, и традиции народной поэзии кубинского крестьянства. Основу поэтического мира Наполеса Фахардо составляет противопоставление чувств поэта — носителя нравственного идеала добра, простой, безыскусной жизни в согласии с природой — порокам, «городскому разврату». Второй раздел сборника — «Кубинские песни» — проясняет позицию поэта. Он сам выступает от имени кубинца-крестьянина, используя излюбленный жанр народной поэзии — десиму.

Песенная форма десимы (девятистишие из восьмисложных стихов, рифмующихся по типу аббааввггв) перешла в креольское народное творчество из профессиональной испанской поэзии. Сугубо лирическая и сложная поэтическая форма, став фольклорным жанром, изменила свою функцию, превратилась в средство импровизационного отклика на любые события жизни. Наполес Фахардо, выступая от имени народного певца-импровизатора, еще более расширил возможности десимы. Живописно-пластические десимы Фахардо, посвященные природе, любви, крестьянскому быту, утверждали мирную трудовую жизнь как идеал национального бытия. Особую, типично кубинскую тональность придавали его произведениям мотивы сибонеизма. Идиллические герои-индейцы («Атуэй и Гуарина», «Касику Маниабона» и др.) сливаются с образом крестьянина-гуахиро, становясь как бы частью одухотворенной гармонической природы страны. Десимы Фахардо приобрели широчайшую популярность в годы десятилетней войны, вошли в репертуар народных певцов, а его образы стали устойчивыми формами выражения национального бытия, утвердились в поэтической символике.

Обнаружившееся еще в первой половине XIX в. определенное сходство некоторых важнейших линий развития кубинской и лаплатской поэзии проявилось в 50—70-е годы в общем стремлении опереться на опыт фольклора. В Аргентине вслед за поэтами предшествующего «поколения 1837 года» поиски «местного колорита» продолжил Рикардо Гутьеррес (1838—1896), написавший поэму «Ласаро» (1869). А в Уругвае поэт и прозаик Алехандро Магариньос Сервантес создал картину народных обычаев и нравов в поэме «Селиар» (1852). Однако наиболее важную роль в национальном самоопределении аргентинской литературы сыграла так называемая поэзия гаучо, оригинальное и значительное явление латиноамериканского литературного процесса.

Зарождение этого течения, возникшего еще в 10-х годах XIX в. в тесном контакте с фольклором крестьян-гаучо, было связано с процессом становления национального самосознания аргентинцев, с потребностью поэтически утвердить свой образ и нормы жизни.

Начиная с основателя течения Идальго, поэты-гаучо идентифицировались с образами народных певцов. Стремясь передать красочность и сочность крестьянской речи, они пытались быть «голосом народа», выразителями его настроений и представлений. Они использовали форму, близкую народному искусству, но не сводящуюся к простому воспроизведению его традиций. Существуют сведения о том, что народные певцы-паядоры владели искусством стихотворных импровизаций-повествований (рассказ-пение о своей жизни), однако народного эпоса, исторического романсеро в Ла-Плате (как и в иных странах континента в XIX в.) фактически не возникло. Фольклор Латинской Америки формировался в эпоху исчезновения эпических традиций. Поэты-гаучо, используя ослабленную эпическую традицию и опираясь на искусство испанского романсового повествования («информационный романс», по определению Р. Менендеса Пидаля), создали такую систему, которой фактически фольклор не знал. Сделав ее оружием «книжного паядора», они выступили в роли народных эпических певцов. Эпическая функция поэзии гаучо обнаружилась как в ее информационно-историографическом характере, в веризме — документальной точности, так и в ее ярко выраженной внелитературной нацеленности, ибо произведения представителей этого течения — политиков, участников гражданской войны — были прежде всего средством борьбы, пропаганды. Это течение в 30—50-х годах обогащается опытом романтической поэзии, сохраняя вместе с тем свою особую художественную систему.