История взлетов и падений

Как показывают все эти истории, древние греки воспринимали собственный член как мерило своей близости к истоку божественной силы и божественного разума — а также насланного божеством безумия. Как пишет исследователь классицизма Альберт Хенрихс, для грека «эрекция есть знак его физиологического и душевного состояния… того, что Платон называл «священным безумием»». В «Тимее» Платон указывал, что божественное находится у людей внутри спинного мозга, в спинномозговой жидкости, той самой субстанции, утверждал он, из которой образуется и мозг, и семя. Эта божественность обладает «животворной жаждой излияния», писал Платон, добавляя, что именно поэтому «природа срамных частей мужа строптива и своевольна, словно зверь, неподвластный рассудку, и под стрекалом непереносимого вожделения способна на все»[30].

Древние греки — будь то во благо или во вред — явно использовали пенис как мерило своей близости к богам. Однако его размеры не играли в этом уравнении особой роли. Ну или хотя бы не в том смысле, в котором это можно было бы себе вообразить. В реальной жизни, вопреки грандиозным размерам эрегированных образов, демонстрируемых во время процессий, древние греки предпочитали пенис небольшой и тонкий — вроде тех, какие можно было видеть у упражнявшихся в гимнасиях юношей. Такой пенис был и у фигурок-куросов, и на расписных вазах по всему Средиземноморью. Древнегреческие художники выражали свое презрение к чужестранцам и рабам тем, что изображали у них огромные половые органы. Аристотель даже подвел под такое эстетическое предпочтение «научную базу»: он писал, что маленький пенис лучше подходит для зачатия, поскольку семя в пенисе больших размеров охлаждается, оказываясь неспособным к зарождению новой жизни. Чем бы ни объяснялась такая аргументация, но Аристофан наверняка немало позабавился, выдумывая для своей пьесы «Облака» спор о педагогике, насыщенный в оригинале богатой игрой слов. Один из спорщиков приводит там такие доводы:

Если добрые примешь советы мои
И свой слух обратишь к наставленьям моим.
Станет, друг, у тебя
Грудь сильна, как мехи. Щеки — мака алей.
Три аршина в плечах, сдержан, скуп на слова.
Зад могуч и велик. Перед — мал, да удал.
Если ж будешь по новым обычаям жить.
Знай, что щеки твои станут желты, как воск.
Плечи щуплы. Куриная, слабая грудь.
Язычок без костей, зад цыплячий, больной.
Перед вялый — вот будут приметы твои. Ты приучишь себя
Безобразно-постыдное добрым считать,
А добро — пустяком[31]

.

Каков бы ни был размер пениса, невозможно отрицать его важность в древнегреческой философии образования. Откуда бы ни был родом эллин, из Афин или из Спарты, он все равно придерживался иерархической системы верований, а его эстетические основы зиждились на доминирующем положении мужчин, воинских идеалах и идеализации обнаженного мужского тела, притом что вся тогдашняя система образования держалась на совершенно невообразимом для нас сегодня институте педерастии. Это был не столько стиль жизни, сколько принятый в Древней Греции обряд посвящения, инициации во взрослый мир. Почти все древнегреческие аристократы, несмотря на педерастическое посвящение в детстве и юношестве, впоследствии женились и создавали семьи, причем большинство сохраняли почтительные отношения со своими бывшими наставниками. А вот для взрослого мужчины, который позволял осквернить себя пенетрацией, существовало презрительное слово «кинэдос», то есть мужчина в роли женщины. Чтобы понять педерастию древних греков, желательно взглянуть на это явление их глазами; эта практика была связана не столько с получением удовольствия, сколько с педагогикой. Дело было не в сексе, а скорее в принадлежности к определенному, высшему классу общества. Главное же, что пенис был орудием благородным.