История запорожских казаков. Быт запорожской общины. Том 1

Проводя молодые годы своей жизни в кругу сечевых казаков, среди пирушек, веселья и разгула, а еще больше того в жестокой и упорной борьбе с неприятелями различных вер и народностей, запорожец под конец, видя приближение грядущей воочию старости и чувствуя себя уже более не способным ни к войне, ни к разгульной жизни, нередко уходил «в ченьци», то есть в монахи какого-нибудь из ближних или дальних монастырей – Самарского, Мотронинского, Межигорского, Афонского – и там оканчивал последние дни своей жизни. Так, известно, например, что бывший кошевой атаман Филипп Федоров, «подякував Сич за панство», удалился в 1754 году в Самарско-Николаевский монастырь и умер здесь в 1795 году ста одного года от рождения. Большей частью уходил запорожец из Сечи внезапно и без всякой огласки: никто не знал, когда он исчезал и куда девался; только как-нибудь случайно открывали какого-нибудь схимника в пустыне, в лесу или в береговых пещерах, питавшегося там одной просфорой, подвизавшегося в посте и молитве, переносившего с твердостью физические невзгоды, но потом умершего и оставившего в своем убежище аттестат, выданный ему из Запорожского Коша, за участие в каких-нибудь походах против неприятелей. Но иногда этот уход «в ченьци» делался торжественно, на виду у всех, и сопровождался гомерическим весельем и грандиозной попойкой. Это называлось «прощанием казака с светом». В этом случае старый запорожец, отправлявшийся в монастырь «спасатися», выряжался в самое дорогое платье, навешивал на себя блестящее оружие, набивал и все свои карманы, и свой кожаный черес (пояс для хранения денег) чистыми золотыми, нанимал всяких музыкантов, накупал целые бочки «пьяного зелья», а до этого «зелья» – полные возы всякой провизии и отправлялся в какой-нибудь монастырь, чаще всего в Межигорский Спасо-Преображенский в Киеве, «спасатыся»[661]. Музыка ударяла «веселой», и компания трогалась в путь. Тут всяк, кто намеренно или случайно изъявлял свое желание провожать прощальника до монастыря, пил, ел и танцевал; а впереди всех на прекрасном боевом коне несся сам прощальник «сивоусый»; нередко и он сходил с коня, пил, ел и пускался «на-в-присядки». Всех встречных и поперечных он приглашал в свою компанию, угощал напитками и предлагал закуски. Если он увидит на своем пути воз с горшками, немедленно подскакивает к нему, опрокидывает его вверх колесами, а вся веселая компания его подбегает к горшкам, пляшет по ним и топчется. Если он завидит воз с рыбой, так же подскакивает к нему и опрокидывает вверх колесами, а всю рыбу разбрасывает по площади и приговаривает: «Ижьте, люде добри, та поминайте прощальника!» Если он наскочит на «перекупку» с бубликами, то так же забирает у нее все бублики и раздает их веселой компании. Если попадется ему лавка с дегтем, он тот же час скачет в бочку с дегтем, танцует в ней и выкидывает всевозможные «колена». За всякий убыток платит потерпевшим золотыми, разбрасывая их кругом себя «жменями». Так добирается он со своей компанией до самого монастыря; тут компания его останавливается у стен святой обители, а сам прощальник кланяется собравшемуся народу на все четыре стороны, просит у всех прощения, братски обнимается с каждым, потом подходит к воротам монастыря и стучит:

– Кто такой?

– Запорожец!

– Чего ради?

– Спасатися!

Тогда ворота отпирались и прощальника впускали в обитель, а вся его веселая компания, с музыками, горилками, пивами и медами, оставалась у ограды монастыря. А между тем прощальник, скрывшись за монастырской стеной, снимал с себя черес с оставшимися червонцами, сбрасывал дорогое платье, надевал власяницу и приступал к тяжелому, но давно желанному «спасению»[662].

Не все, конечно, из престарелых запорожцев оканчивали свою жизнь в монастырях; большинство умирало там, где жило, причем если казак умер в Сечи, его хоронили на особо отведенном при каждой Сечи кладбище; если он умирал в зимовнике или бурдюге, его хоронили где-нибудь на склоне глубокой балки, у устья реки, близ живописного озера или среди открытой и возвышенной степи; нередко над могилой умершего насыпали большой курган «для памяти знатного человека»[663], оттого и до сих пор поется в казацких песнях:

Вин взяв соби за жиночку,
Высокую могилочку, зеленую долиночку.

Умерших хоронили в полном казацком убранстве: каптане, сапьянах, шапке и при оружии, в сосновых, дубовых и вербовых гробах; в гроб ставили иногда фляжку с горилкой и клали черепяную люльку, приговаривая при этом: «А ну-мо, товарищи, поставим ёму пляшку горилки у головы, бо покийнычок любив таки ни!» Поверх могилы выводили каменный крест, нередко сделанный самим покойником заранее, на кресте делали соответствующую надпись и выставляли белый флаг, в знак безукоризненной чистоты умершего лыцаря.