История зарубежной литературы XVII―XVIII вв.

В последнем он поистине собрат Вольтера, так ненавидел он постную и ханжескую физиономию служителя христианского культа. Его веселая поэма «Тэм о’Шентер» полна народного юмора. Шабаш ведьм, который привиделся подвыпившему Тэму, как святочная фантасмагория, праздничен и шутлив и, конечно, лишен мистического ужаса, излюбленного поэтами-сентименталистами, а позднее поэтами-романтиками в подобных сюжетах. В конце XVIII в. Бернс внес в английскую литературу ту струю бодрости, нравственного здоровья и оптимизма, в которой она так тогда нуждалась.

Ныне он поэт мира. У нас он — «свой». Его приобщили к русскому слову Э. Багрицкий, Т. Щепкина-Куперник и особенно С. Маршак. Стихи Бернса в переводах С. Маршака вошли в сокровищницу нашей национальной поэзии.

* * *

Размеры книги не позволяют нам рассказать о многих значительных поэтах и писателях Англии XVIII в. Среди них Александр Поп (1688―1744) — один из представителей английского классицизма, автор широко известной в его дни философской поэмы-трактата «Опыт о человеке» (в России переведена в 1757 г.), комической поэмы «Похищение локона» и других сочинений. Его эстетические принципы, пожалуй, ближе к французским классицистическим вкусам, чем к традициям английской литературы. Его издания поэм Гомера в собственных «галантных» переводах и Шекспира «с подчистками» тоже «галантно-салонного» свойства кажутся нелепыми и смешными в наши дни, но ценились в его время. Среди писателей, не названных нами, имена Болингброка (1678―1751) и Честерфилда (1694―1773), политических деятелей и блестящих публицистов. Сочинения последнего (знаменитые «Письма к сыну») переведены недавно на русский язык.[156]

Литература Соединенных Штатов Америки

Америка, как известно, была открыта генуэзцем Колумбом в 1492 г. По воле случая она получила имя флорентийца Америго (Америго Веспуччи). Первые картографы нарекли этим именем новооткрытые земли.

Открытие Нового Света явилось величайшим событием в глобальной истории человечества. Не говоря уже о том, что оно рассеяло много ложных представлений о нашей планете, что содействовало значительным сдвигам в экономической жизни Европы и вызвало волну эмиграции на новый континент, оно, кроме того, повлияло на изменение духовного климата в странах с христианским вероисповеданием.

Конец века христиане обычно ждали в состоянии панического беспокойства. (Открытие Америки как раз совпало с последним десятилетием XV в.) Век провожали в ожидании «конца света» и «страшного суда», о котором трубила католическая церковь. Умы, свободные от узости клерикального мышления, а таких было уже достаточно в эпоху расцвета Ренессанса, конечно, были далеки от подобных страхов, но и они глядели в будущее без особого энтузиазма, особенно в годы феодально-католической реакции. Цивилизация, современниками которой они были, казалась им дряхлой, надежды на избавление от социальных зол гасли в обстановке репрессий и нападок на гуманистическую мысль. Новооткрытая, неведомая до того и полная чудес страна будоражила умы. Гуманисты восторженно приветствовали ее.

Вот что писал Монтень: «Наш мир только что отыскал еще один мир… не меньший размерами, не менее плодородный, чем наш, и настолько свежий и в таком нежном возрасте, что его еще обучают азбуке: меньше пятидесяти лет назад он не знал ни букв, ни меры, ни одежды, ни злаков, ни виноградной лозы. Он был наг с головы до пят и жил лишь тем, что дарила ему мать-кормилица попечительная природа… Это был мир-дитя» («Опыты»).

Монтень вспомнил о римском поэте Лукреции, который за сто лет до новой эры писал о юности мира («Мир только-только возник, и начало его — недавнее» — «О природе вещей»). Мир во времена Лукреция был юным, теперь, семнадцать веков после него, казался уже дряхлым, по крайней мере современникам Монтеня.

Америка, только что представшая глазам европейцев, явилась залогом бессмертия человечества. Гуманисты ликовали. Пусть «вселенная впадет в паралич», пусть «один из ее членов станет безжизненным, другой — полным силы» (Монтень).

Открытие Америки стало не только источником новых знаний о земном шаре, но и своеобразного исторического оптимизма для гуманистической мысли Старого Света, источником надежды и веры в будущее человечества. Правда, к этой радости обретения нового мира примешивалось опасение испортить, развратить этот мир (мир-дитя) пороками Старого Света. «Я очень боюсь, как бы мы не ускорили упадка и гибели этого юного мира, продавая ему по чрезмерно высокой цене наши воззрения и наши качества», — писал Монтень («Опыты»).