Бомарше вернулся к Мольеру, но обогащенный открытиями Мариво. В театре снова зазвучала политическая и философская тема, но комедия уже освободилась от рационалистической строгости, прямолинейности и нетерпимости к второстепенным деталям. Под пером Бомарше она, пожалуй, стала несколько беспорядочной, хаотичной, но вместе с тем феерической, праздничной, и, что, пожалуй, наиболее существенно, — ее сценические персонажи теперь уже не только олицетворение идей («У Мольера Скупой скуп и только», — как писал Пушкин). Комедия Бомарше легкая, изящная, как бы порхающая. Влюбленные — на первом плане, но живут они в атмосфере политики. Каждое слово, каждый их жест — все знак времени, и зритель, следя за ними, сам того не сознавая, все время прикован к политическим идеалам автора, а эти идеалы — свобода и равенство, т. е. как раз то, за что ратовали все просветители.
Еще в 1772 г. Бомарше написал комическую оперу с куплетами. Это был первый вариант «Севильского цирюльника». Театр «Итальянской комедии» отверг пьесу. Друзья утешали автора: «„Севильский цирюльник“ будет иметь больший успех в театре Мольера, чем в театре Арлекина». Новый вариант пьесы был поставлен 23 февраля 1775 г. на сцене «Комеди Франсез».
Сюжет комедии, ее драматический конфликт не показались французскому зрителю новыми. Глупые старики, которых при помощи слуг ловко одурачивает молодежь, насмехающаяся над ними, — давние комические герои театра. Запутанная интрига, ошибки и узнавания, переодевания героев — все это тоже было известно со времен Менандра и Плавта. Однако, используя традиционные приемы комедии, Бомарше служит самой животрепещущей современности, он устремлен вперед, навстречу новому, новым идеям, новой философии. Уже с первых слов актера мы в сфере просветительской мысли, которая доходит до нас легко и свободно, не утомляя назиданием.
Вот открывается занавес. Юный граф в темном плаще студента под окнами Розины. На сцене появляется новый персонаж комедии. Это Фигаро. Граф и слуга узнали друг друга. Фигаро повествует о злоключениях своей жизни, и каждое искрометное слово севильского цирюльника несет политический заряд.
«Помилосердствуй, помилосердствуй, друг мой. Неужели и ты сочиняешь стихи?» — весело спрашивает Альмавива. «В этом-то вся моя и беда, ваше сиятельство, — отвечает Фигаро — …когда министр узнал, что мои сочинения с пылу, с жару попадают в печать, он взглянул на дело серьезно и распорядился отрешить меня от должности под тем предлогом, что любовь к изящной словесности несовместима с усердием в делах службы». — «И ты не возразил ему на это?..» — спрашивает граф. «Я был счастлив тем, что обо мне забыли: по моему разумению, если начальник не делает нам зла, то это уже не малое благо».
Как отвечает Фигаро на бранное словечко графа «сорванец»? «Ах, боже мой, ваше сиятельство, у бедняка не должно быть ни единого недостатка — это общее мнение!»
«Ежели принять в рассуждение все добродетели, которых требуют от слуги, то много ли, ваше сиятельство, найдется господ, достойных быть слугами?» — «Неглупо сказано», — замечает граф. «Неглупо сказано», — повторяет вслух или про себя весь зал, и завтра уже остроты Фигаро гуляют по улицам Парижа. Бедняк в комедии противопоставлен аристократу, и симпатии автора на стороне бедняка. Это противопоставление заключено в самом построении пьесы. Главный герой не Альмавива или Розина, а Фигаро. Умнее всех в пьесе Фигаро. Он всех жизнедеятельнее, смелее, расторопнее.
Он лучше графа понимает характер и нравственное состояние Розины. «Ох, уж эти женщины! Если вам нужно, чтобы самая из них простодушная научилась лукавить, — заприте ее». И этой репликой он объясняет зрителю поведение девушки.
Он человечен. «Фигаро — малый славный, он несколько раз выражал мне сочувствие», — говорит о нем Розина. Фигаро проницателен. Он знает людей, он прекрасно сумел охарактеризовать и Бартоло, и его сообщника Базиля. Он нисколько не обольщается дружеским расположением к нему графа. «Выгода заставила вас перешагнуть разделяющую нас границу». Фигаро — плут. Он сознается, что «брил всех подряд», — иначе говоря, лукавил со всеми, когда это ему было нужно. Но убеждение и совесть для него отнюдь не пустые слова: он говорит, что помогает графу ради выгоды, однако это верно лишь отчасти: вряд ли он стал бы помогать Бартоло, если бы тот даже предложил ему больше выгод: справедливость на стороне влюбленных, и потому Фигаро сочувствует последним.
Он весь — активность и энергия: «Я войду в этот дом и с помощью моего искусства одним взмахом волшебной палочки усыплю бдительность, пробужу любовь, собью с толку ревность, вверх дном переверну все козни и опрокину все преграды». Словом, Фигаро вызывает к себе самые искренние наши симпатии, мы все на его стороне, его ум и энергия, подвижность нас покоряют.