Читаем История зарубежной литературы XVII―XVIII вв. полностью

История зарубежной литературы XVII―XVIII вв.

«…на огненном шаре сидел грозный Эблис. Он казался молодым человеком лет двадцати; правильные и благородные черты его лица поблекли от вредоносных испарений. В его огромных глазах отражались отчаяние и надменность, а волнистые волосы выдавали в нем падшего ангела света. В нежной, но почерневшей от молний руке он держал медный скипетр, пред которым трагическим голосом, более мягким, чем можно было предположить, но вселявшим глубокую печаль, Эблис сказал им: „Сыны праха, я принимаю вас в свое царство… Вы найдете многое, что может удовлетворить ваше любопытство“».

Бекфорд осуждает своего Халифа, но и возвеличивает его. Он осуждает «слепое любопытство», стремление «проникнуть за пределы, положенные создателем познанию человеком» и вместе с тем любуется его гордой волей достичь этих знаний. Далее последовали наполненные кошмарами и ужасами романы Анны Радклиф. Убийства и преступления, таинственные привидения, оборотни, чудовищные вампиры — словом, все, что может быть порождено болезненной фантазией, наводняло эти романы.

Во Франции предромантическую литературу представил Жан Казот, противник Просвещения, член секты ясновидцев («иллюминатов» — озаренных), казненный в 1792 г. как сторонник короля. Его повесть «Влюбленный дьявол» (1772) изобилует эпизодами самого фантастического характера. Молодой испанец вызвал к себе любовное влечение дьявола. Превратившись в очаровательную девушку, дьявол сопровождает юношу. Перед нами сцены реалистически описанной любви, верно обрисованные характеры, правильно поданная действительность — и рядом со всем этим настоящая фантасмагория: духи, превращения, видения, заклинания, каббалистические знаки и пр. и пр. Читатель, как и герой повести, окончательно запутался. И в этом — философский смысл повести: «Где возможное?.. Где невозможное?» — задает себе вопрос испанец Альвар, а вместе с ним и читатель. «Все кажется мне сном, но разве жизнь человеческая что-либо иное?»

Словом, всюду в предромантической литературе мы видим отрицание того разума, который познает реальную действительность, и ту реальность, которая нас окружает, и провозглашается иной разум — загадочный, неподвластный нашей воле, разум-интуиция, разум-прозрение, разум-предвидение; провозглашается иная действительность, более реальная, чем та, которую мы видим близоруким человеческим оком; в ней действуют иные законы, там время, пространство, материальность мира перестают существовать; там царство чистой духовности, способной принимать любые материальные формы и действовать сообразно с этими формами.

Такова философия предромантической литературы. Она выразила недовольство буржуазным прогрессом, примитивностью, механистичностью просветительского рационализма, но ничего лучшего, кроме мистики и идеализации средневековья, не могла предложить своему поколению. Когда свершилась Французская революция, романтизм и на первых порах реакционный романтизм как «реакция на французскую революцию и связанное с ней Просвещение» (К. Маркс)[267] подхватил идеи своих прямых предшественников. Но пришедший ему на смену реализм XIX в. вернулся к трезвому взгляду на мир, свойственному просветителям XVIII столетия.

XX век, и особенно вторая его половина, ознаменовался в литературе своеобразным возвращением к философичности литературы века Просвещения. На иных идейных позициях, иной нравственной основе, в иной эмоциональной тональности снова зазвучали новеллы-притчи, романы-притчи, пьесы-притчи, а иногда и персонифицированные философские трактаты.