История зарубежной литературы XVII―XVIII вв.

Некий юноша носит на груди огненный знак креста. Он не знает родителей. Его нашли в дикой чаще леса у подножия креста и воспитали в деревне. Какая-то магическая и таинственная связь соединяет его со знаком креста. Изображение креста всегда его спасает, приходит ему на помощь, и он трепещет перед его таинственной силой и поклоняется ему. Юноша любит девушку и готов жениться на ней. Юлия, так зовут эту девушку, согласна, но отец и брат противятся. Брат Юлии оскорбляет юношу, вызывает его на поединок и погибает. Счастье молодых людей расстроено. Юлия в монастыре, ее возлюбленный Эусебио стал разбойником.

Нет преступления, которого бы не мог совершить этот отверженный человек. Он грабит и убивает людей, он насилует женщин. Целая округа страдает от его злодеяний. Узнав о том, что любимая им девушка стала монахиней, он ночью проникает в монастырь, пробирается в келью к спящей. Она не могла быть его женой, теперь она станет его любовницей — здесь, в обители бога, в монастыре. Что это — презрение к богу, своеобразное богоборчество? Отнюдь нет. Эусебио остается столь же религиозным, как и был.

Юлия просит его уйти, она противится его желаниям, но разбойник непреклонен, он горит страстью. Наконец, девушка сдается. Грех должен совершиться. Но на обнаженной груди Юлии разбойник видит знак креста и в ужасе бежит. Теперь очередь за Юлией. Теперь она пылает страстью. Она покидает монастырь, ища возлюбленного. Кроткая Юлия стала демонической женщиной. По дороге в лес, где скрывается со своей шайкой Эусебио, она совершает несколько гнусных убийств, без всякой причины. Убивает людей, оказавших ей гостеприимство или помощь, убивает из одного желания убивать:

Я ангел, павший с высей неба,
Я демон, потому что, павши,
Раскаянья не ощущаю…
Узнай, что мне не только было
Усладой — делать преступленья,
Но мне желанно повторить их…

Трагический финал пьесы совершается в лесу, у подножия креста, там, где некогда Эусебио был найден младенцем. Сюда пришла Юлия, ища, домогаясь любви покинувшего ее человека; сюда с отрядом крестьян пришел ее отец, чтобы убить Эусебио. В последнюю минуту тайна, магической сетью опутавшая грешную семью, раскрывается: Юлия и Эусебио связаны кровным родством, они — брат и сестра. Умерший Эусебио воскресает на мгновение, чтобы получить отпущение грехов; Юлия, над которой отец занес карающий меч, исчезает, как дым. Ее спасла молитва перед крестом и обет посвятить себя замаливанию грехов.

Итак, два страшных грешника прощены, прощена «нагроможденность злодеяний». «Так много значит преклонение перед крестом», — заключает автор. В мрачном колорите выдержана вся пьеса. Злодейство, порок, братоубийство, кровосмесительное влечение — все самое нетерпимое, что может быть для человеческой морали, привлечено сюда. И надо всем, как символ грозной воли бога, владычествует крест, его кроваво-красный знак, отмеченный на груди прощенных грешников.

Люди не вольны в своих поступках, они жалкие игрушки в руках всевышнего. Пусть в пьесе изображены сильные люди, сильные страсти, тем разительнее их ничтожество перед всеподавляющей и непостижимой мощью бога.

Бог Кальдерона — жестокий бог. Это бог инквизиции, бог контрреформации, бог католической реакции, наводящий ужас. Здесь нет самого главного для искусства — любви к человеку. Недаром Тургенев противопоставил Кальдерона Шекспиру, «самому гуманнейшему, самому антихристианскому драматургу».

С годами, однако, фанатизм Кальдерона станет менее свирепым, и в его творчестве зазвучат более мягкие тона. Его зрелая пьеса «Жизнь есть сон» покажет всю глубину пессимистического отчаяния, но идея человеколюбия уже займет в ней свое место.

«Жизнь есть сон» (1634). «Это самая величественная драматическая концепция, какую я когда-либо видел или читал… В ней царит дикая энергия, глубокое и мрачное презрение к жизни, удивительная смелость мысли рядом с фанатизмом непреклонного фанатика», — писал И. С. Тургенев о драме «Жизнь есть сон».[45]

Действие происходит в Польше (Полонии), но указание на место действия не имеет никакого значения. Ни места действия, ни времени, ни людей в какой-либо определенной исторической конкретности здесь нет. Перед нами философия в лицах и картинах, философская аллегория. Характеры едва лишь намечены и тоже философски символичны.