История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

— Я думаю, что этим самым я поступлю, как самый трусливый из мужчин. Поболтаем: желание спать у меня прошло. Я только сердит на вас. Это вы должны спать в постели, а я пойду в другую комнату. Если вы меня опасаетесь, заприте меня; но вы были бы неправы, потому что я люблю вас только как брат.

— Мы никогда этого не сделаем, сказала Нанетт. Позвольте вас уговорить, ложитесь здесь.

— Я не могу спать одетым.

— Раздевайтесь. Мы на вас не смотрим.

— Я этого не боюсь; но я никогда не смог бы заснуть, видя, что вы должны бодрствовать из-за меня.

— Мы тоже будем спать, но не раздеваясь, говорит Мартон.

— Это недоверие, которое оскорбляет мою порядочность. Скажите, Нанетт, считаете ли вы меня честным человеком?

— Да, конечно.

— Хорошо. Тогда вы должны доверять мне. Вы должны лечь с обеих сторон со мной, совсем раздетые, и положиться на мое честное слово, что я вас не трону. Вас двое, а я один, чего вам опасаться? Разве вы не свободны уйти из постели, если я перестану быть разумным? Короче говоря, если вы не решитесь дать мне этот знак доверия, по крайней мере, когда увидите меня спящим, я не пойду спать.

После чего я перестал разговаривать, делая вид, что задремал, а они стали говорить тихо; потом Мартон сказала мне, чтобы я шел ложиться в постель, и они последуют этому примеру, когда увидят, что я заснул. Нанетт также обещала мне это; тогда я повернулся к ним спиной, и, раздевшись догола, лег на кровать и пожелал им спокойной ночи. Сначала я притворялся спящим, но четверть часа спустя заснул по-настоящему. Я проснулся, только когда они пришли в постель; но сначала я повернулся, чтобы снова заснуть, и начал двигаться, лишь когда убедился, что они заснули. Если они и не спали, очевидно, они создавали видимость этого. Они повернулись ко мне спиной, и мы остались в темноте. Я начал с той, к которой был повернут лицом, не зная, была ли это Нанетт или Мартон. Я нашел ее свернувшейся в клубок и завернувшейся в рубашку, но не стал торопиться, и, продвигаясь в своем предприятии лишь самыми маленькими шажками, привел ее к осознанию, что наилучшее, что она может делать — это притвориться спящей и предоставить мне возможность действовать. Мало-помалу я развернул ее, мало-помалу она сама развернулась, и мало-помалу, с помощью последовательных перемещений и очень медленно, но чудесным образом в согласии с природой, она оказалась в позиции, в которой не смогла бы предложить мне ничего более приятного, чем проявиться. Я начал дело, но чтобы делать его хорошо, мне нужно было, чтобы она согласилась, так, чтобы не иметь больше возможности уклоняться, и природа, наконец, заставила ее решиться на это. Я нашел первую из них свободной от сомнений, и, не имея оснований сомневаться не только в причиняемой боли, но и в том, что ее готовы были терпеть, был этим удивлен. Будучи обязанным свято уважать предрассудок, которому я был обязан наслаждением, сладость которого вкусил первый раз в жизни, я оставил жертву в покое, и повернулся в другую сторону, чтобы проделать то же самое с сестрой, которой приходилось полагаться всецело на мою признательность.

Я нашел ее лежащей неподвижно, в позе, которую принимают, когда глубоко спят без всяких опасений, лежа на спине. С величайшими предосторожностями, остерегаясь малейшей опасности ее разбудить, я начал угождать ее душе, будучи убежден, что это для нее совершенно внове, как и для ее сестры; и я продолжал пребывать в этом убеждении, пока не ощутил очень естественное движение, без которого мне было бы невозможно увенчать труд; она помогла мне торжествовать, но во время кризиса она оказалась не в силах продолжать притворство. Она выдала себя, сжав очень плотно меня в своих объятиях и впившись своим ртом в мой. После чего я сказал ей:

— Я уверен, что вы Нанетт.

— Да, и я полагаю себя счастливой, как и моя сестра, если только вы честны и постоянны.

— До самой смерти, мои ангелы; все, что мы сделали, это дела любви, и больше нет вопроса об Анжеле.

Затем я попросил их подняться, чтобы зажечь свечи, и Мартон сотворила эту любезность. Когда я увидел Нанетт в своих объятиях, воодушевленную огнем любви, и Мартон со свечой, смотрящую на нас и, казалось, обвиняющую нас в неблагодарности за то, что мы ничего ей не говорим, в то время как она была первой, ответившей на мои ласки и вдохновившей свою сестру проделать то же самое, я почувствовал все свое счастье.

— Поднимемся, сказал я им, чтобы поклясться в вечной дружбе, и чтобы нам освежиться.