История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

После обеда я играл ту же роль, вплоть до Сермонеты, где мы должны были ночевать и куда приехали очень рано. День был прекрасный, дама сказала, что она с радостью бы прогулялась, спросив меня со скромным видом, не предложу ли я ей руку, на что я согласился. Вежливость не позволяла мне поступить иначе. У меня было тяжело на сердце, но должно было последовать объяснение, уж не знаю, каким образом. Как только я увидел, что мы удалились от мужа, который подал руку ее сестре, я спросил, откуда она могла знать, что моя зубная боль из-за нервов.

— Я откровенна. В отличие от вашего слишком подчеркнутого поведения, когда вы заботливо воздерживались от взглядов на меня в течение всего дня. Зубная боль не может помешать вам быть вежливым, я в этом уверена. Кроме того, я знаю, что ни один из нас не мог дать оснований для изменения вашего настроения.

— Должна быть, однако, некая причина. Вы, сударыня, искренни лишь наполовину.

— Вы ошибаетесь, сударь. Я говорю вполне искренне, и если я дала вам причину, я этого не заметила, или надо этим пренебречь. Пожалуйста, скажите мне, в чем я перед вами провинилась.

— Пустое, потому что я не имею права ни на какие претензии.

— Неправда, у вас есть права. Такие же, как и у меня, и которые приличное общество предоставляет всем своим членам. Говорите. Будьте так же искренни, как и я.

— Вы должны игнорировать причину; точнее, сделать вид, что игнорируете; это правда. Согласитесь также, что мой долг — не говорить вам об этом.

— В добрый час. Теперь все сказано; но если ваша обязанность не раскрывать мне причину вашей смены настроения, такая же обязанность требует от вас не афишировать это изменение. Деликатность иногда требует от человека воспитанного скрывать определенные чувства, которые могут кого-то скомпрометировать. Это смущение ума, я это знаю; но оно не заслуживает упреков, когда тот, кто его испытывает, делается более любезным.

Столь тонко сплетенное рассуждение заставило меня краснеть от стыда. Я приклеился губами к ее руке, говоря, что признаю свои ошибки, и что она увидела бы меня у своих ног, просящего прощения, если бы мы не были на улице. Не будем больше об этом, — сказала она, и, проникнувшись моим скорейшим обращением, посмотрела на меня с видом, сулившим настолько полное прощение, что я не ощутил своей вины, отрывая губы от ее руки и перемещая их на ее прекрасный улыбающийся рот. Пьяный от счастья, я перешел от печали к радости так быстро, что адвокат во время ужина изрек сотню шуток по поводу моей зубной боли и прогулки, которая меня излечила.

На следующий день мы обедали в Веллетри, а оттуда переехали на ночлег в Мариино, где, несмотря на обилие войск, нам достались две маленькие спальни и неплохой ужин. Мне не оставалось желать ничего лучшего с этой очаровательной римлянкой. Я получил от нее только обещание, но это было обещание самой полной любви, которое уверило меня, что она будет вся моя в Риме. В экипаже мы говорили коленями более, чем глазами, и, таким образом, мы были уверены, что наш язык не мог быть никем услышан.

Адвокат рассказал мне, что едет в Рим, чтобы завершить церковное дело, и что остановится в приходе Минервы у своей тещи. Он соскучился по своей жене, после двух лет разлуки, а ее сестра надеялась остаться в Риме, выйдя замуж за служащего банка Святого Духа. Приглашенный бывать у них, я это обещал, как только позволят мои дела. Мы приступили к десерту, когда моя прекрасная, любуясь красотой моей табакерки, сказала мужу, что хотела бы иметь подобную этой. Он ей обещал. Купите эту, сказал я ему, я отдам ее за двадцать унций. Вы заплатите подателю записки, которую вы мне напишете. Это будет англичанин, которому я должен эту сумму, и я с радостью воспользуюсь такой возможностью с ним расплатиться.

— Табакерка, говорит адвокат, стоит двадцати унций, и я был бы рад подарить ее моей жене, которая, благодаря этому, будет вспоминать с удовольствием о вас, но я предпочитаю заплатить вам наличными. Видя, что я не соглашаюсь, жена говорит ему, что для него безразлично, как оплатить, а билет на предъявителя мне удобнее. Тогда, смеясь, он говорит, что надо меня опасаться, потому что, с моей стороны, это жульничество. Ты не видишь разве, что этот англичанин выдуманный? Он никогда не появится, и табакерка нам достанется даром. Этот аббат, моя дорогая жена, большой мошенник.

Я не думаю, ответила она, глядя на меня, что в мире много жуликов такого рода. Я сказал ему, что, к сожалению, недостаточно богат, чтобы практиковать подобные мошенничества.