История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Но, произнося эти последние слова, она стала так плакать, что это было ни с чем не сравнимо. Понимая, что ее положение ужасно, я нашел его гораздо более несчастным, чем мое, но это не помешало мне увидеть себя, абсолютно невинного, на краю пропасти.

– Позвольте, – говорю я, – отвести вас к ногам вашего отца; я чувствую, что смогу убедить его в том, что он должен спасти вас от позора.

Но в ответ на это единственно целесообразное предложение, я вижу отчаяние бедной несчастной. Она отвечает, плача в захлеб, что предпочла бы, чтобы я выбросил ее на улицу, и я сдался. Я должен был так и поступить, и я думал об этом; но я не мог на это решиться. То, что мне помешало, были слезы. Знаете ли вы, дорогой читатель, какова сила слез, текущих из красивых глаз молодой и красивой честной девушки, и несчастной к тому же? Это непреодолимая сила. Credete a chi ne ha fatto esperimento[84].

Я ощутил, что физически неспособен выставить ее за дверь. Что за слезы! За полчаса три платка были мокры насквозь. Я никогда не видел таких непрекращающихся слез, и, если они были необходимы, чтобы облегчить ее боль, никогда в мире не было равной этой боли.

После всех этих слез, я спросил, что она думает делать с наступлением нового дня. Между тем, прозвонило полночь.

– Я выйду из отеля, – ответила она, всхлипывая. В этом платье никто не задержит меня, я оставлю Рим, я буду ходить, пока меня не оставит дыхание. При этих словах она упала на пол, я думал, что она умирает. Она приставила себе пальцы к горлу для облегчения дыхания, потому что задыхалась. Я увидел, что она посинела. Я находился в самом жестоком из всех затруднений. Расшнуровав ее корсаж и расстегнув все, что ее сдавливало, я призвал ее к жизни с помощью воды, которой сбрызнул ее лицо. Ночь была из самых холодных, и не было огня, я сказал ей лечь в постель и быть уверенной, что я отнесусь к ней с уважением. Она ответила, что считает себя способной вызывать лишь сострадание, и к тому же она в моих руках, и я ее господин. Стараясь внушить ей мужество и разогреть ее кровь, я уговорил ее раздеться и лечь под одеяла. Поскольку она обессилела, я вынужден был сам ее раздеть и отнести в постель. По этому случаю я получил новый опыт о себе самом. Это было открытие. Без всякого затруднения я устоял при виде всех ее прелестей. Она заснула, и я тоже, рядом с ней, но одетый.

За четверть часа до рассвета я разбудил ее и, поскольку она была в силах, она оделась без моей помощи. В первом часу дня я ушел, сказав ей сидеть спокойно до моего возвращения. Я вышел с намерением идти к ее отцу, но изменил свое желание, как только увидел мух (шпионов). Я пошел в кафе на улице Кондотта, заметив следующих поодаль соглядатаев. Приняв чашку шоколада, я положил несколько бисквитов в карман и пошел обратно в отель, заметив, что меня преследует один и тот же шпион. Я понял, что «барджело», который упустил ее, что-то подозревает. Портье сказал мне, без моего вопроса, что ночью хотели произвести некую акцию, но, как он считает, упустили подозреваемого. В то же время аудитор кардинала викария спросил у портье, в какое время он мог бы поговорить с аббатом Гама.

Тут я увидел, что нет больше времени, и вернулся в свою комнату, чтобы принять решение. Заставив Барбарукку съесть два бисквита, смоченных в канарском вине, я отвел ее на самый верх дворца, в неприличное место, где, однако, никого не было. Я сказал ей, чтобы подождала там моего уведомления, а пока, безусловно, появится мой лакей. Он, действительно, появился через несколько минут. Затем я спустился к аббату Гама, велев лакею принести мне ключ от моей комнаты, когда он окончит там уборку. Я нашел аббата, говорящего с аудитором кардинала викария.

Поговорив с ним, он подошел ко мне, спросив сначала шоколада. Он ознакомил меня с посланием кардинала викария. Речь шла о том, чтобы просить Его Высокопреосвященство заставить покинуть отель персону, укрывшуюся там около полуночи.

– Надо подождать, – добавил священник, – когда появится кардинал, и наверняка, если кто-то проник во дворец без его ведома, его заставят уйти.

Мы говорили весьма холодно, пока слуга не принес мне ключ. Видя, что я, по крайней мере, имею в запасе час, я подумал о выходе, который, единственно, мог бы спасти Барбарукку от позора. Незамеченный никем, я пошел к месту, где была спрятана Барбарукка, и заставил ее написать карандашом записку, сформулированную в таких словах на хорошем французском языке: «Монсеньор, я честная девушка, переодевшаяся аббатом. Я умоляю Ваше Преосвященство разрешить мне лично сказать вам свое имя. Я надеюсь на величие вашей души, уповая, что вы спасете мою честь».