История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

История, которую она мне вручила, была возможна, но не внушала доверия, Force era vero, ma non, pero credibile A chi del senso suo fosse signore[21], и я положился на свой здравый смысл. То, что вызвало мое волнение, были её слезы, реальность которых не оставила у меня сомнения. Я их отнес на счет силы её самолюбия. Мне нужно было доказательство, чтобы уступить, и для его убедительности необходимо было не правдоподобие, но очевидность. Я не мог дать веры ни умеренности Кандиани, ни терпению Беттины, ни использованию семи часов лишь для одного разговора. Несмотря на это, я принял участие в своего рода развлечении, соглашаясь принять за чистую монету те фальшивые купюры, что она мне предлагала.

Вытерев слезы, она впилась своими красивыми глазами в мои, надеясь различить видимые следы своей победы, но я удивил её своим критическим отношением, которым, по своей артистичности, она в своей апологии пренебрегла. Риторика пользуется проявлениями природы только как художник, желающий их имитировать. Всё, что представляется чересчур красивым, ложно.

Тонкий ум этой девушки, не обработанный учебой, претендовал на преимущество казаться чистым и безыскусным, она это сознавала и пользовалась этим знанием, чтобы извлечь из этого выгоду, но этот ум внушил мне слишком высокое представление о своем мастерстве.

– И что теперь? – сказал я ей, – моя дорогая Беттина, весь ваш рассказ меня тронул, но как вы можете ожидать, что я сочту натуральными ваши конвульсии, заблуждением разума ваше красивое безумие и ваши симптомы одержимости, что вы демонстрировали слишком кстати во время сеансов экзорцизма, хотя, как вы очень разумно говорите, по поводу этого пункта у вас есть сомнения?

При этих словах она онемела на пять или шесть минут, уставившись на меня, а потом, опустив глаза, начала плакать, приговаривая только время от времени – «Бедная несчастная». Эта ситуация, в конце концов, стала для меня тягостной, я спросил, что я мог бы для нее сделать. Она ответила мне печальным тоном, что если мое сердце ничего мне не говорит, она не знает, чего могла бы требовать от меня. Я верила, – сказала она, – в возможность вернуть в вашем сердце права, которые потеряла. Но я вас больше не интересую. Продолжайте думать обо мне плохо и предпочитать выдумки реальному злу, которому вы причина и которое вы увеличиваете сейчас. Вы раскаетесь в этом позже и в вашем раскаянии вы не обретёте счастья. Она собралась уходить, но поскольку я считал её способной на всё, она внушила мне страх. Я воззвал к ней, что единственное средство, которым она могла бы вернуть мою любовь, состоит в том, чтобы в течение месяца обойтись без конвульсий и без того, чтобы заставлять нас идти искать прекрасного отца Мансиа. Все это, ответила она, не зависит от меня, но что вы имеете в виду под этим эпитетом «прекрасный», которым вы наделяете якобита? Неужели вы полагаете?.. – Пустяки, пустяки, я ничего не полагаю, потому что я должен был бы ревновать, что-то полагая, но я скажу вам, что предпочтение ваших чертей, отдаваемое экзорцизмам этого красивого монаха перед теми, что выдает мерзкий капуцин, – это сюжет комментариев, которые не делают вам чести. Поступайте, впрочем, как знаете.

Она ушла, и через четверть часа все вернулись. После обеда служанка сказала мне, хотя я её не спрашивал, что Беттина легла с сильным ознобом после того, как передвинула свою кровать в кухню, рядом со своей матерью. Эта лихорадка могла быть естественной, но я в этом сомневался. Я был уверен, что она никогда не даст основания думать, что хорошо себя чувствует, потому что этим дала бы мне слишком сильный аргумент для сомнений в заявляемой невинности своих отношений с Кандиани. Я рассматривал также как хитрость перестановку её кровати в кухню.