История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Большое количество прекрасных знакомств с женщинами, относящимися к кругу так называемых комильфо, внушило мне желание нравиться лицом и элегантностью манер, но мой кюре вознамерился унять это желание, в согласии с моей доброй бабушкой. Однажды, отозвав меня в сторону, он сказал мне медовым тоном, что в положении, которое я занимаю, я должен был бы думать о том, как угодить Богу своей душой, а не людям своим лицом: он осудил мою прическу, слишком сложную, и тонкий аромат моей помады: он сказал мне, что дьявол тащит меня за мои волосы, что я буду отлучен от церкви, если продолжу ухаживать за ними, процитировав слова экуменического совета: «Clericus qui nutrit comam anathema ail[24]».

Я ответил ему, сославшись на пример сотни аббатов, не выглядевших отлученными от церкви и казавшихся благополучными, которые пудрились в три раза чаще меня, которые душились амброй и пользовались помадой, которая убила бы беременную женщину, в то время как моя, пахнущая жасмином, вызвала комплименты во всех компаниях, где я бывал. Я, наконец, сказал ему, что если бы я захотел вонять, я стал бы капуцином, и что мне очень жаль, но я не подчинюсь ему. Через три или четыре дня он убедил бабушку позволить ему войти в мою комнату рано, так что я еще спал. Она клялась мне потом, что если бы она знала, что он хотел сделать, она не открыла бы ему дверь. Мой брат Франсуа, который был в другой комнате, увидел его и не помешал ему. Он даже радовался, потому что, пользуясь париком, завидовал красоте моих волос.

Он всю жизнь был завистником, сочетая, уж не знаю как, зависть с дружбой; этот его недостаток теперь должен был бы умереть от старости, как и все мои.

Я проснулся, когда дело было уже завершено. После сделанного, кюре удалился, как ни в чем не бывало. Мои руки открыли мне весь ужас этого невероятного наказания. Какой гнев! Какое возмущение! Какие планы мести, после того, как, с зеркалом в руке, я увидел, в какое состояние привел меня этот дерзкий священник! Моя бабушка прибежала на мои крики, мой брат смеялся. Старая женщина немного успокоила меня, согласившись, что кюре превысил допустимые пределы исправления. Решив отомстить, я оделся, вынашивая в душе сотню черных планов. Мне казалось, что по всем законам я имею право на месть. Когда театры открылись, я вышел в маске и пошел к адвокату Каррара, которого знал через г-на Мальтипьеро, чтобы спросить, могу ли я атаковать кюре с позиций закона. Он сказал мне, что некоторое время назад была разрушена семья, потому что глава ее отрезал усы у купца – славонца, что значительно меньше, чем вся шевелюра, и что, таким образом, стоит мне только приказать вызвать кюре в суд или затеять внесудебное разбирательство, чтобы заставить его дрожать от страха. Я приказал ему действовать и сказать вечером г-ну Малипьеро, почему он не увидит меня за ужином. Было очевидно, что я не могу выйти без маски, пока мои волосы не вернутся. Я пообедал с братом, весьма дурно. Эта беда ввергла меня в необходимость лишить себя тонкого стола, к которому меня приучил г-н Малипьеро, и эта проблема была не из наименьших, что я вынужден был вынести из-за поступка насильника кюре, моего крестного! Гнев, который меня охватывал, ввергал меня в слезы. Я был в отчаянии, что это оскорбление носило само по себе характер комический, который делал меня смешным, что я выглядел более опозоренным, чем жертвой преступления.