История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 1

Мадам Орио, после произнесения многих слов благодарности, заявила мне, что отныне я должен пользоваться всеми правами друга семьи. Мы провели четыре часа, смеясь и подшучивая друг над другом. Я настолько убедительно извинился, что не могу остаться обедать, что она должна была согласиться. Мартон собралась было пойти посветить мне, но поскольку утверждалось, что Нанетт моя фаворитка, ее заставили пойти впереди меня со свечой в руке. Хитроумная плутовка быстро спустилась, открыла дверь, громко захлопнула ее, задула свечу и побежала обратно, оставив меня внизу и возвратившись к своей тете, которая сильно отругала ее за слишком скверное обращение со мной. Я поднялся ощупью, как договорились, и бросился на диван, как человек, который ждет момента своего счастья, в тайне от врагов. Проведя час в сладких мечтах, я слышу, как открывается входная дверь, затем закрывается на ключ на два оборота, и через десять минут я вижу двух сестер, следующих за Анжелой. Я обращаю внимание только на нее и целых два часа говорю только с ней. Звонит полночь; мне сочувствуют, что я не обедал, но тон сострадания шокирует меня: я отвечаю, что, испытывая счастье, не могу беспокоиться о какой-либо нужде. Мне говорят, что я в тюрьме, поскольку ключ от входной двери находится под подушкой у мадам, которая откроет ее на рассвете, чтобы идти к ранней обедне. Я удивлен, что полагают, что это может показаться печальной для меня новостью: я, наоборот, рад в течение пяти часов находиться здесь, и быть уверенным, что я их провожу с объектом моего обожания. Через час Нанетт прыскает от смеха. Анжела хочет знать, отчего та смеется; она отвечает ей на ухо; Мартон смеется тоже; я прошу их рассказать мне, над чем они смеются, и, наконец, с убитым видом Нанетт говорит, что у нее нет еще одной свечи, и когда окончится эта, мы останемся в темноте. Эта новость наполняет меня радостью, но я ее скрываю. Я говорю, что сочувствую им. Я предлагаю им ложиться спать, и спать спокойно, заверяя их в моем к ним уважении, но это предложение заставляет их смеяться.

– Что мы будем делать в темноте?

– Будем разговаривать.

Нас было четверо, мы болтали уже три часа, и я был героем пьесы. Любовь – это великий поэт: его сюжет можно продолжать бесконечно, но если цель, к которой он стремится, никогда не настигается, он спадает, как тесто у пекаря.

Моя дорогая Анжела слушала, и, не будучи большим другом слов, отвечала мало, она не была блестящего ума, но гордилась, однако, демонстрируя свой здравый смысл. Чтобы ослабить мои аргументы, она часто бросалась пословицами, как римляне бросались из катапульты. Она отступала или с самой обескураживающей нежностью отвергала мои бедные руки всякий раз, когда любовь призывала их на помощь. Несмотря на это, я продолжал говорить и жестикулировать, не теряя храбрости. Я был в отчаянии, когда понял, что мои доводы слишком тонки, вместо того, чтобы убедить, они сбивают ее с толку, и вместо того, чтобы смягчать ее сердце, они его потрясают. Я был удивлен, видя на лицах Нанетт и Мартон проявление результатов от стрел, которые я бросал по направлению к Анжеле. Эта метафизическая кривая казалась мне сверхъестественной; это должен был бы быть угол. К сожалению, я занимался изучением геометрии. Несмотря на сезон, я покрылся крупными каплями пота. Нанетт поднялась, чтобы вынести свечу, которая гасла, наполняя комнату смрадом.

Как только наступила темнота, мои руки, естественно, протянулись, чтобы ощутить объект, необходимый при настоящем состоянии моей души, и я рассмеялся над тем, как Анжела заблаговременно уловила момент, чтобы не быть схваченной. Я в течение часа излагал все, что может подсказать любовь из самого веселого, чтобы убедить ее вернуться на то же место. Мне казалось невозможным, что это всерьез. Эта шутка, сказал я в конце концов, слишком затянулась: это противно природе:

– Я не могу бегать за вами, и я удивлен, слыша, что вы смеетесь; в этих странных обстоятельствах кажется, что вы смеетесь надо мной. Садитесь, наконец. Когда я разговариваю с вами, не видя вас, по крайней мере, мои руки должны убедиться, что я говорю не в воздух. Если вы смеетесь надо мной, вы должны почувствовать, что вы оскорбляете меня, а любовь, я считаю, не должна пользоваться оскорблениями.

– Ладно! Успокойтесь. Я слушаю вас, не теряя ни одного слова, но и вы должны понять, что не могу же я, из чувства приличия, находиться в темноте рядом с вами?

– Так вы хотите держать меня в таком положении до рассвета?

– Ложитесь на кровать и засните.

– Я восхищаюсь, что вы находите это возможным и совместимым с моей страстью. Идет. Я хочу участвовать в этой игре в жмурки.