История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 10

Человек спрашивает у меня мое имя и где я живу, и обещает дать мне ответ в час обеда, если я обедаю у себя. Я прошу у него прощения за ту свободу, которую я проявил, и ухожу, попросив не забыть дать мне ответ, потому что если он мне откажет дать свою дочь, я буду вынужден искать другую, зная только дочерей богатых людей, которые все приглашены.

Я иду к себе, и точно через час, в тот момент, когда я собираюсь обедать, вижу моего человека. Я прошу его садиться, отсылаю пажа и, оставшись наедине со мной, он говорит, что его дочь принимает честь, которую я хочу ей оказать, но что ее мать пойдет также и будет спать в коляске, дожидаясь ее. Я отвечаю, что они вольны так поступить, и только я буду беспокоиться, зная, что в коляске ей будет холодно. Он говорит, что у нее будет хорошее манто, и сообщает мне, что он по профессии сапожник.

– Тогда я попрошу у вас снять мои размеры, чтобы изготовить мне башмаки.

– Я не смею этого делать, потому что я идальго. Снимая с кого-то мерку, я себя унижу, я zapatero[47] de vieco (старый), так что, не будучи обязанным никому касаться ног, я ни в чем не унижаю свое благородство и не наношу вреда своему происхождению.

– Не хотите ли тогда починить мне эти башмаки?

– Я их верну вам как новые; но я вижу, что они нуждаются в большом ремонте, это будет стоить вам один pezzo duro.

Это составляло сотню французских су. Я ответил, что это меня устраивает, он берет башмаки и уходит, наотрез отказавшись со мной пообедать.

Вот вам холодный сапожник, который презирает простых сапожников, которые должны, в свою очередь, насмехаться над ним. Ливрейные лакеи во Франции пренебрегают комнатными слугами, потому что те должны помогать своим господам в те моменты, когда вынуждены унижаться для неблагородных услуг.

Назавтра я отправил человека с домино, масками и перчатками моей богомолке, не отправляясь туда сам и не прибегая к услугам пажа, которого не мог заставлять это делать, и с наступлением ночи я сошел у ее дверей с четырехместной закрытой коляски. Я нашел все готовым, оживленным и в самом радужном настроении. Мы поднялись в коляску вместе с матерью, у которой имелось большое манто, и высадились у дверей залы, оставив мать в коляске. Дорогой мне дочь сказала, что ее зовут донна Игнасия. Уже начали танцевать, и было много народу.