История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 11

Запечатав письмо простой печатью, я дал надписать адрес Филиппе, руку которой никто не знал, и, чтобы быть уверенным, что Мануччи его получит, я отправил ее положить его в королевский почтовый ящик в Пардо, куда уехал король. Я оставался весь день в своей комнате в компании донны Игнасии, которая видела, что ко мне вернулось печальное настроение, но не знала его причины. Я провел дома также и следующий день, надеясь на ответ, но тщетно. Еще через день — это было воскресенье — я вышел, чтобы идти к принцу де ла Католика, остановился у дверей, и портье вежливо подошел к моей коляске, чтобы сказать мне на ухо, что Е.В. имеет причины, чтобы просить меня не ходить более к нему. Я этого не ожидал; но после этого удара я ждал уже всех последующих. Я отправился к аббату Бильярди, и его лакей в прихожей, объявив перед этим меня, вышел сказать мне, что его нет.

Вернувшись в свою коляску, я увидел дона Доминго Варнье, который сказал мне, что у него есть о чем со мной поговорить; я спросил у него, не хочет ли он пойти вместе со мной на мессу, он поднялся в мою коляску и сказал, что посол Венеции, прежний, сказал герцогу де Медина Сидония, что должен ему заявить, что я негодяй. Герцог ему ответил, что как только он в этом убедится, он не допустит меня к своей персоне. Эти три удара кинжалом в сердце, которые я получил в течение менее чем получаса, привели меня в отчаяние; я ничего не ответил, я отправился к мессе вместе с этим другом, но затем я думал, что умру, если не облегчу сердце, рассказав ему в деталях весь сюжет гнева посла. Он посоветовал мне никому ничего не говорить, потому что это может лишь разъярить Мануччи, который, с некоторым на то основанием, стал теперь моим злейшим врагом.

По возвращении домой, я написал Мануччи прекратить эту слишком бесчестную месть, потому что он ставит меня в необходимость быть несдержанным в отношениях со всеми, кто счел себя обязанным отказать мне в общении, чтобы удовлетворить ненависть посла. Я отправил свое письмо открытым г-ну Гаспаро Содерини, секретарю посольства, будучи уверен, что тот его передаст. После этого я пообедал со своей возлюбленной, и после обеда повел ее на корриду, где случайно оказался в ложе рядом с другой, где находился Мануччи с обоими послами. Я сделал им реверанс, после чего больше не смотрел на них.

На следующий день маркиз Гримальди отказал мне в аудиенции. Мне больше не на что было надеяться. Герцог де Лосада меня принял, потому что не любил посла по причине его любви к мужчинам, но сказал мне, что получил указание больше меня не принимать. Он сказал мне, что после этого преследования мне больше не на что надеяться при дворе.

Всеобщее неистовство было немыслимым. Оно творилось с накачки Манувччи, который имел неограниченную власть над своей женой — послом. Чтобы защититься, следовало перепрыгнуть через барьеры клеветы. Я захотел увидеть, не забыл ли он дона Эммануэля де Рода и маркиза де лас Морас, но увидел, что они уже информированы. Мне оставался только граф д'Аранда, и я надумал к нему идти, когда его адъютант пришел мне сказать, что Е.П. хочет со мной поговорить. Я представил себе все, что только может быть мрачного.

Мне назначили час. Я застал этого серьезного человека в одиночестве и увидел, что у него спокойный вид; мне прибавилось смелости. Он предложил мне сесть возле себя — милость, которую он никогда прежде мне не оказывал; я успокоился.

— Что вы сделали вашему послу?

— Ничего ему непосредственно; но я задел его нежного друга в самое чувствительное место, правда, по легкомыслию. Я проявил нескромность в личном разговоре, без намерения ему повредить, одному несчастному, который поспешил ему это продать за сто пистолей. Мануччи, разъяренный, настроил против меня человека в высокой должности, человека, который его боготворит, человека, который сделает для него все, чего тот захочет.

— Вы плохо поступили; но что сделано, то сделано. Вы чувствуете, что вы больше не можете преуспеть в вашем проекте, поскольку, когда речь пойдет о том, чтобы вас назначить, король, проинформированный о том, что вы венецианец, спросит о вас у посла.

— Следует ли мне уехать, монсеньор?

— Нет, но посол мне делал на это намеки. Я ответил ему, что у меня нет власти выслать вас, пока вы не сделали ничего противозаконного. Он ответил, что вы задели выдумками и клеветой честь венецианского подданного, которого он обязан защищать и которого он хорошо знает. Я ответил ему, что если вы клеветник, вас следует обвинить обычными путями и предать всей строгости законов, если вы не сможете оправдаться. Он кончил тем, что попросил меня приказать вам не говорить больше ни с ним, ни с его протеже по поводу подданных Венеции, находящихся сейчас в Мадриде, и мне кажется, что вы можете в этом ему подчиниться. В остальном, вы можете, продолжая жить, как вы живете, оставаться в Мадриде столько, сколько вам угодно, ничего не опасаясь, тем более, что он уезжает на этой неделе.