За столом нас бывало по меньшей мере человек тридцать. Добрый стол без излишеств, тон доброй компании, пристойные высказывания в отточенном стиле, без употребления слов двойного смысла с аллюзиями на любовную тематику, которые каждый мог бы понимать по-своему. Я заметил, что когда что-то такое выскальзывало из уст маркиза д'Аржанс, все женщины делали гримасу и отец-исповедник быстро перескакивал к другой теме. Я никогда не мог бы вообразить, чтобы этот человек был исповедником, либо иезуитом, потому что, одетый, как одевается аббат в сельской местности, он не имел ни соответствующего вида, ни воротничка. Это маркиз д'Аржанс меня просветил. Присутствие этого человека, между тем, не вносило никакого препятствия в мою природную веселость. Я рассказал в умеренных терминах историю образа Святой Девы, кормящей младенца Иисуса, перед которым испанцы теряли всю свою набожность, пока бдительный кюре не приказал прикрыть ей грудь густой вуалью. Не могу сказать, какой оборот я придал этому рассказу, но все женщины вынуждены были засмеяться. Этот смех не понравился иезуиту до такой степени, что он позволил себе заявить, что не следует публично рассказывать истории, допускающие двусмысленное толкование. Я поблагодарил его наклоном головы, и маркиз д'Аржанс, чтобы повернуть разговор, спросил у меня, как я назову по-итальянски большой пирог, который м-м д'Аржанс распределяла на столе, и который весь стол нашел превосходным. Я сказал, что мы называем его
Высказавшись, таким образом, против властителя дум, умный человек счел своим долгом заговорить о чем-то другом, и, к несчастью, затронул опасную зону, спросив у меня, кто будет, по моему мнению, тот кардинал, которого изберут папой.
— Держу пари, — сказал я, — что это будет отец Ганганелли, потому что в этом конклаве это единственный кардинал, который является монахом.
— Что обязывает избрать папой монаха?
— Потому что только монах будет способен допустить эту крайность, которую Испания ожидает от нового понтифика.
— Вы ожидаете упразднения ордена иезуитов?
— Именно.
— Она ожидает этого напрасно.
— Мне бы этого хотелось, так как в иезуитах я люблю своих учителей; но я испытываю большой страх. Я видел ужасное письмо. Но независимо от этого, кардинал Ганганелли станет папой по одному соображению, которое заставит вас посмеяться, но которое, однако, важно.
— Какое это? Скажите, и мы посмеемся.
— Это единственный кардинал, у которого нет парика, и заметьте, что с тех пор, как существует Святой Престол, не было никогда папы, который носил бы парик.
Поскольку я придал всему этому видимость шутки, все посмеялись; но затем меня заставили говорить серьезно о запрещении Ордена и, высказав все, что я узнал от аббата Пинци, я увидел, что иезуит бледнеет.
— Папа, — сказал он, — не может упразднить этот Орден.
— Очевидно, месье аббат, вы не учились у иезуитов, потому что их главное утверждение гласит, что папа может все,
Все решили, что я не умею разговаривать с иезуитом; он мне не ответил, и мы заговорили о других вещах. Хотели, чтобы я остался на представлении «Полиэвкта», но я уклонился. Я вернулся в Экс с Шускуским, который поведал мне всю историю своей сестры и информировал о характерах многих из компании г-на д'Эгий, настолько полно, что я увидел, что не смогу в ней адаптироваться. Если бы не этот молодой человек, который помог мне сделать весьма приятные знакомства, я бы уехал в Марсель. Ассамблеи, ужины, балы и красивые девушки заставили меня провести весь карнавал и часть поста в Эксе, все время с Шускуским, который приезжал почти каждый день из провинции и уезжал обратно, чтобы составить мне компанию по развлечениям.