История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

Я лег, полный впечатлений от Беллино, досадуя, что вынужден уехать, не отдав ему знаков справедливости, которые я ему задолжал, не будучи обманут его маскарадом. Но утром, едва открыв дверь, я увидел его представляющим мне своего брата в качестве наемного лакея. Я соглашаюсь, тот входит, и я отправляю его за кофе для всего семейства. Я усаживаю Беллино на кровать, с намерением обойтись с ним как с девушкой, но тут появляются две его сестры, и разрушают таким образом мой проект. Мне остается только довольствоваться замечательной картиной перед глазами: весельем, красотой без прикрас в трех разных обличьях, нежной непринужденностью, духом театра, прелестными шутками, болонскими гримасками, незнакомыми, но доставляющими мне истинное удовольствие. Две девочки были сущими живыми розовыми бутонами и вполне заслуживали бы предпочтения перед Беллино, если бы я не вбил себе в голову, что Беллино такая же девушка, как они. Несмотря на юный возраст, на их белых грудках видны были признаки раннего созревания.

Появился кофе, принесенный Петроне, он сервировал стол и понес кофе матери, которая не покидала своей комнаты. Этот Петроне был настоящий гей, это была его профессия. Такое не редкость в нашей странной Италии, где нетерпимость в подобной области не обнаруживает себя пренебрежением, как в Англии, ни грубостью, как в Испании. Я дал ему цехин, чтобы он заплатил за кофе, и оставил ему сдачу восемнадцать паоли, что вызвало его благодарность, прояснившую для меня его вкус. Это был поцелуй открытым ртом, который он влепил мне в губы, сочтя меня любителем этих дел. Я его слегка разочаровал, но не расстроил. Когда я приказал ему сервировать нам обед на шестерых, он ответил, что, что сервирует только на четверых, так как должен составить компанию своей дорогой матушке, которая ест в постели.

Две минуты спустя явился трактирщик, чтобы сказать, что персоны, которых я пригласил обедать с собой, кушают каждая по меньшей мере за двоих, поэтому он обслужит нас только из расчета по шесть паоли с головы. Я согласился. Решив, что должен пожелать доброго утра любезной матушке, я пошел в ее комнату и высказал комплимент по поводу ее очаровательного семейства. Она поблагодарила меня за восемнадцать паоли, что я подарил ее любимому сынку, и поведала мне о своих печальных обстоятельствах.

— Антрепренер Рокко Ардженти, — рассказала она, — это варвар, который заплатил мне всего 50 римских экю за все время карнавала. Мы их проели и можем вернуться в Болонью только пешком, прося милостыню.

Я дал ей дублон «да окко», что заставило ее прослезиться от радости. Я пообещал ей еще один за откровенность.

— Признайтесь мне, что Беллино — девушка.

— Уверяю вас, что нет; но он так выглядит. Его вид настолько убедителен, что он должен был пройти обследование.

— Кто проводил?

— Духовник его преосвященства епископа. Вы можете сами у него спросить, правда ли это.

— Я поверю этому только после того, как произведу обследование сам.

— Сделайте это; но, по правде говоря, я не могу в этом участвовать, потому что, прости меня господи, мне неприятны ваши подозрения.

Я иду в свою комнату, отсылаю Петроне купить бутылку кипрского вина, он дает мне сдачу в семь цехинов с моего дублона и я распределяю эти цехины между Беллино, Сесиль и Мариной, затем прошу этих двух последних оставить меня наедине с их братом.

— Мой дорогой Беллино, — говорю я ему, — я уверен, что вы не моего пола.

— Я вашего пола, но я кастрат; меня обследовали.

— Позвольте, я вас также обследую, и вот вам дублон.

— Нет, потому что, очевидно, вы меня любите, и религия мне это запрещает.

— Вы не проявили такой щепетильности по отношению к духовнику епископа.

— Он был старый, и он только бросил беглый взгляд на мое несчастное телосложение.

Я протягиваю руку, он ее отталкивает и приподнимается. Это упорство меня раздражает, потому что я потратил уже пятнадцать — шестнадцать цехинов для удовлетворения своего любопытства. Я, надувшись, возвращаюсь к столу, но аппетит трех прелестных созданий возвращает мне хорошее настроение, и я решаюсь компенсировать на малышках потраченные деньги.

Сидя втроем перед огнем и поедая каштаны, я начинаю раздавать поцелуи; и Беллино, в свою очередь, не уклоняется от участия. Я поглаживаю и целую юные шейки Сесили и Марины и Беллино, улыбаясь, не противится моей руке, проникающей за жабо и трогающей грудь, не оставляющую во мне никаких сомнений.

— С этой грудью, — говорю я, — вы девушка и не можете это отрицать.

— Это недостаток всех таких как я.

— Я это знаю; но я понимаю в этом достаточно, чтобы отличить разновидности. Эта грудь, мой дорогой Беллино, — очаровательная грудь семнадцатилетней девушки.