История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 3

Потом я пересказал ему слова, которые я услышал исходящими из уст короля, которые его привели к выводу, что Джульетте больше не стоит надеяться быть представленной. Г-н де Сент-Квентин, тайный министр частных пожеланий монарха, явился лично после мессы сказать прекрасной венецианке, что у короля Франции дурной вкус, потому что он нашел ее не более красивой, чем многие другие при его дворе. Джульетта выехала из Фонтенбло на другой день рано утром. Я говорил в начале этих Мемуаров о красоте Джульетты; ее лицо излучало необычайное очарование, но оно потеряло часть своей силы ко времени, когда я ее увидел в Фонтенбло, помимо этого, она белилась — средство, которое французы не прощают, и они правы, потому что белила скрывают природу. Несмотря на это, женщины, профессия которых — нравиться, применяют их все время, потому что надеются напасть на такого, который обманется.

После поездки в Фонтенбло я встретил Джульетту у посла Венеции; она мне сказала, смеясь, что развлекалась, назвавшись м-м Кверини, и в дальнейшем я доставлю ей удовольствие, называя ее подлинным именем — графиней Преати; она сказала, чтобы я зашел к ней повидаться в отель дю Люксембург, где она остановилась. Я заходил туда очень часто, развлекаясь ее интригами, но никогда не был в них замешан. В те четыре месяца, что она провела в Париже, она свела с ума г-на Занчи. Это был секретарь посольства Венеции, человек любезный, благородный и образованный. Она влюбила его в себя, он говорил, что готов на ней жениться, она его обнадеживала, но затем стала так третировать, заставила его так ревновать, что бедный несчастный потерял разум и умер некоторое время спустя. Граф Кауниц, посол королевы-императрицы, питал к ней слабость; также и граф де Сизендорф. Посредником в этих мимолетных амурах был аббат Гуаско, который, будучи небогатым и очень некрасивым, не мог надеяться на ее милости иначе, чем став ее конфидентом. Тот же, на ком она остановила свой выбор, был маркиз де Сен-Симон. Она хотела стать его женой, и он бы женился на ней, если бы она не давала ему фальшивые адреса, когда он хотел навести справки о ее рождении. Фамилия Преати из Вероны, которую она присвоила, не признала ее, и г-н де Сен-Симон, который, несмотря на любовь, смог сохранить здравый рассудок, нашел силы ее покинуть. Она не слишком заработала в Париже, потому что оставила там в закладе бриллианты. По возвращении в Венецию она вышла замуж за сына того г-на Учелли, который шестнадцать лет назад вытащил ее из нищеты и отправил на тротуар. Она умерла десять лет назад.

В Париже я ходил ежедневно брать уроки французского у старого Кребийона, но, несмотря на это, мой язык пестрит итальянизмами, заставляя меня часто говорить в компании не то, что я хочу сказать, и отсюда почти ежедневно возникают забавные ситуации, о которых потом рассказывают; но мой жаргон не наносит ущерба суждению о моем уме, он доставляет, наоборот, мне замечательные знакомства. Многие женщины из тех, с кем следует считаться, просили меня учить их итальянскому, с тем, чтобы иметь удовольствие, как они утверждали, преподать мне французский, и в этом обмене я выигрывал больше, чем они. М-м Преодо, бывшая одной из моих учениц, приняла меня однажды утром, находясь еще в постели и говоря, что не имеет желания учиться, потому что вечером приняла лекарство. [39].

Я спросил у нее, хорошо ли она разгрузилась ночью.

— Что это вы спрашиваете? Что за шутки? Вы невыносимы.

— Черт возьми, мадам: зачем принимают лекарство, если не для того, чтобы разгрузиться?

— Лекарство для того, чтобы прослабило, а не для того, чтобы разгрузиться, и это в последний раз в жизни вы употребляете это слово.

— Я хорошо понимаю, что я имею в виду и что можно меня неправильно понять, но вы должны говорить то, что вы хотите, простыми словами.

— Хотите завтракать?

— Нет, мадам. Это точно. Я выпил к А фе с двумя савоярами внутри .

— О боже мой! Я пропала. Какой ужасный завтрак! Объяснитесь.

— Я выпил к А фе, как я пью его каждое утро.

— Но это глупость, мой друг; к А фе — это лавка, где продают к О фе, и то, что продают, это чашка кофе.

— Ладно! Разве вы пьете чашку? Мы в Италии говорим, что пьем кофе и понимаем, что мы не пьем лавку.

— Надо говорить правильно. Ну, а ваши два савояра, как вы их съели?

— Размочил внутри. Они были не больше тех, что лежат у вас на ночном столике.

— И вы называете их савоярами ? Говорите «бисквиты».

— Мы называем их в Италии савоярами, мадам, потому что мода на них пришла из Савойи, и это не моя ошибка, если вы решили, что я съел двух из этих комиссионеров, которые болтаются на углу улиц, доставляя услуги публике, и которых вы называете савоярами, хотя они, может быть из другой страны. На будущее, я буду говорить, что съел бисквиты, чтобы приспособиться к вашим привычкам, но позвольте вам сказать, что термин савояры более правильный.