История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Два или три дня спустя Лорен поднимается во время Терцы и забирает Сорадачи с собой. Не видя его возвращения, я решаю, что больше его не увижу, но его приводят к концу дня, что меня слегка удивляет. После ухода Лорена он мне сказал, что Секретарь его подозревает в том, что он предупредил капеллана, потому что священник не ходил к послу, и при нем не нашли никакого письма. Он мне сказал, что после долгого допроса его оставили в одиночестве в очень маленькой тюрьме, где продержали семь часов и потом сказали, что в следующий раз он получит гарроту[68], и отвели к Секретарю, который хотел, чтобы он признался, что рассказал кому-то на Изоле, чтобы священник туда больше не возвращался; он не мог в этом признаться, потому что не говорил этого никому. Секретарь, наконец, позвонил, и его отправили обратно ко мне. Я понял с горечью в душе, что, возможно, его оставят со мной на долгий срок. Я написал ночью отцу Бальби обо всем этом событии. При этом я вынужден был писать в темноте. Назавтра, поев бульону, я решил успокоиться в своих сомнениях.

– Я хочу, – сказал я шпиону, – добавить кое-что в письме, которое я написал г-ну де Брагадин; дайте его мне, вы его потом опять спрячете.

– Это опасно, – ответил он, – потому что в этот момент могут прийти и застать нас врасплох.

– Пусть приходят. Верните мне мои письма.

Этот монстр бросается передо мной на колени и кается, что во время своего второго прихода к грозному Секретарю он почувствовал сильнейший трепет и невыносимую тяжесть в области спины в том месте, где лежат письма, и что Секретарь спросил его о причине, и что он не смог сдержаться и не рассказать ему всю правду. Тот позвонил, и Лорен, развязав его и сняв его куртку, отпорол письма, которые Секретарь, прочитав, положил в шкаф. Он добавил, что Секретарь ему сказал, что если бы он отнес эти письма, они бы об этом узнали, и его ошибка стоила бы ему жизни.

Я притворился, что мне плохо. Я поднял руки к лицу, бросился на колени перед распятием и Святой Девой и просил их об отмщении чудовищу, которое изменило самой торжественной из клятв. После этого я лег на кровать и повернулся лицом к перегородке, и пролежал в таком положении, не произнося ни слова за весь день, делая вид, что не слышу рыданий, криков, повторных протестов этого гада. Я превосходно играл свою роль в этой комедии, всю интригу которой держал в голове. Я написал ночью отцу Бальби, чтобы он пришел точно в девятнадцать часов, ни минутой позже или раньше, чтобы завершить свою работу, и работать только четыре часа, так, чтобы, без малейшей ошибки, он должен уйти точно, когда прозвонят двадцать три часа. Я ему сказал, что наша свобода зависит от этой точности, и что он не должен ничего бояться.

Было двадцать пятое октября, и приближались дни, когда я должен был исполнить мой план, или забыть о нем навсегда. Государственные Инквизиторы, а также Секретарь, отправлялись каждый год провести три первых дня ноября в какой-нибудь деревне в Терра Ферма. Лорен в эти три дня каникул своих начальников напивался с вечера, спал вплоть до Терцы и появлялся в Пьомби очень поздно. Уже год, как я все это узнал. Из осторожности я должен был выбрать для побега одну из этих трех ночей, так, чтобы быть уверенным, что он не будет раскрыт раньше, чем довольно поздно утром. Другой причиной для такой спешки, заставившим меня принять это решение в то время, как мои подозрения в возможном предательстве моего товарища стали очень сильны, о чем, мне кажется, следует написать.

Самое большое утешение человека, испытывающего самое большое страдание, которое может быть, это то, что вскоре наступит избавление; он всматривается в счастливые мгновения, когда он сможет увидеть конец своих несчастий, он тешится надеждой, что они не задержатся слишком надолго, и сделает все на свете, чтобы узнать точный момент, когда он наступит; но нет никого, кто мог бы знать, в какой миг случится этот факт, который зависит от кого-то еще, если, по крайней мере, этот кто-то ему об этом не скажет. Человек, однако, беспокоится и слабеет и начинает надеяться, что можно каким-то сверхчувственным образом раскрыть этот момент. Господь, – говорит он, – должен это знать, и Господь может позволить, чтобы время этого момента было мне явлено судьбой. Как только такой любознательный начинает рассуждать подобным образом, он, не колеблясь, начинает справляться у судьбы, склонный верить или не верить всему, что она может ему сказать. Таково сознание тех, кто часто вопрошает оракулы; таково сознание и тех, кто еще и в наши дни обращается к каббале, кто спешит найти откровения в строфах библии или в стихах Вергилия, кто находит такими провидческими гадания по случайным стихам из томика Вергилия, о которых нам рассказывают столькие авторы.