История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 4

Полностью поглощенный своей работой, я увидел, что она приблизится к завершению лишь к 23 августа. Эта задержка была вызвана одним очень естественным инцидентом. Я выдалбливал последнюю доску с огромной осторожностью, так, чтобы сделать ее лишь очень тонкой; приблизившись к ее нижней поверхности, и заметил маленькую дырочку, через которую я должен был бы видеть комнату Инквизиторов, и я ее действительно увидел; но в то же время я увидел через еще одну маленькую дырочку, не более маленькой мушки, совсем рядом с первой, перпендикулярную поверхность размером около восьми дюймов. Это было то, чего я все время опасался – это была одна из балок, поддерживавших плафон. Я должен приложить усилия, чтобы отодвинуть мою дыру в сторону от этой балки, потому что она оставляла настолько маленький проход, что моя персона, достаточно большого размера, ни за что не могла бы там пролезть. Я должен был увеличить отверстие на четверть, опасаясь в то же время, что пространство между двумя балками окажется недостаточным. Проделав вторую дырочку такого же калибра, я убедился, что Господь благословил мой труд. Я прикрыл дырочки, чтобы маленькие фрагменты древесины не падали в комнату, либо чтобы свет от моей лампы, проникая через них, не выдал мою операцию кому-то, кто мог бы ее заметить.

Я наметил момент моего бегства на ночь перед праздником Св. Августина, потому что знал, что в этот праздник заседает Большой Совет, и что, соответственно, не будет никого в буссоле, прилегающей к комнате, через которую я должен был обязательно пройти при своем бегстве. Я наметил, таким образом, бегство на ночь 27-го.

В полдень 25-го случилось то, что заставляет трепетать мое сердце даже сейчас, когда я пишу эти строки. Ровно в полдень я услышал скрип запоров; я подумал, что умру. Страшное биение сердца, отразившееся на три-четыре дюйма ниже его обычного местоположения, заставило меня подумать, что настал мой последний момент. Я в растерянности бросился в свое кресло. Лорен, входя в чердак, приблизил голову к решетке и сказал мне радостно:

– Я вас поздравляю, месье, с доброй новостью, которую я вам несу.

Подумав сначала, что это весть о моем освобождении, потому что я не знал другой, которую можно было бы назвать доброй, я решил, что пропал. Обнаружение дыры должно будет отменить мое помилование.

Лорен входит и говорит мне следовать за ним.

– Подождите, пока я оденусь.

– Неважно, потому что вы просто переходите из этой ужасной камеры в другую, светлую и совсем новую, где через два окна будете видеть половину Венеции, где вы сможете выпрямиться, где…

Но я больше не могу выдержать, я чувствую, что умираю.

– Дайте мне уксусу, – говорю я. Идите скажите г-ну секретарю, что я благодарю Трибунал за эту милость и умоляю, именем Бога, оставить меня здесь.

– Вы меня смешите. Вы сошли с ума? Вас хотят перевести из ада в рай, и вы отказываетесь? Пойдем, пойдем, следует повиноваться, поднимайтесь. Я подам вам руку, я велю перенести ваши пожитки и ваши книги.

Удивленный, не смея вымолвить ни единого слова, я поднялся, вышел из камеры и через мгновение почувствовал некоторое облегчение, услышав приказ одному из стражников следовать за нами с моим креслом. Мой эспонтон был спрятан, как обычно, в соломенной подстилке кресла, и это уже было кое-что. Я хотел бы посмотреть напоследок на мою дыру, которую сооружал с таким старанием, и которую должен был покинуть; но это было невозможно. Мое тело двигалось, но моя душа оставалась там.

Опираясь рукой на плечо этого человека, который своими насмешками думал подстегнуть мою смелость, я прошел два длинных коридора и, спустившись на три ступеньки, вошел в большую и очень светлую залу и, в ее глубине, в левом углу, вошел через маленькую дверь в коридор двух шагов шириной и двенадцати – длиной, с двумя жаркими окнами справа, через которые прекрасно видно было, с высоты, изрядную часть большого города, отсюда до самого Лидо. Но я был не в таком состоянии, чтобы любоваться красивым видом.

Дверь в камеру была в углу этого коридора; я увидел ярко освещенное окно, расположенное напротив тех двух, что освещали коридор, так что заключенный, хотя и запертый, мог наслаждаться большей частью этой приятной перспективы. Самое главное, это окно было открыто и продувалось ветерком, нежным и свежим, умерявшим невыносимую жару, что являлось истинным бальзамом для бедного создания, которое вынуждено было дышать там, особенно в это время года.

Я не проделал всех этих наблюдений в тот же момент, как это может вообразить читатель. Как только Лорен ввел меня в камеру, он поставил туда кресло, и я бросился на него; потом он вышел, сказав, что пойдет и прикажет сейчас же принести мою кровать со всеми моими пожитками.