История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 6

Однако так пошло, что менее чем за три часа я выиграл восемьдесят луи. Я выигрывал на каждой талье «пятнадцать» и «поднять», и несколько раз пару . Я ушел, как делал это каждый день, с началом ночи, и нашел роженицу похорошевшей. Она сказала, что у нее легкая лихорадка, что, согласно крестьянке, так должно быть, и что она будет чувствовать себя завтра уже хорошо и встанет. Когда я протянул руку, чтобы приподнять ее покрывало, она мне ее поцеловала, сказав, что рада оказать мне этот знак дочерней любви. Ей был двадцать один год, а мне тридцать пять. Я испытывал к ней влечение гораздо более сильное, чем отец к дочери. Я сказал, что доверие, которое она питает ко мне, принимая меня обнаженной в постели, увеличивает отцовскую любовь, что я испытываю к ней, и что мне будет грустно, если я увижу ее завтра облаченной в монашеский наряд.

— Я останусь для вас в постели, — ответила она, — и весьма охотно, потому что это жаркое шерстяное платье меня утомляет. Я полагаю, что прилично одетой я понравилась бы вам больше, но мне достаточно того, что это вам безразлично.

Поднялась крестьянка и подала ей письмо аббатисы, которое только что принес из Шамбери ее племянник. Прочитав, она мне его дала. Та писала, что отправит ей двух послушниц, которые проводят ее в монастырь, и что, поправив свое здоровье, она может предпринять маленькое путешествие пешком и сэкономить таким образом деньги, чтобы найти им лучшее применение; однако она добавила, что, поскольку епископ находится в поездке, и ей нужно его разрешение, послушницы смогут выехать не ранее чем через восемь-десять дней. Она велела ей, под страхом полного отлучения, в ожидании не выходить из своей комнаты и не говорить ни с каким мужчиной, даже с хозяином дома, где она находится, у которого должна быть жена. Она закончила, сказав, что та должна заказать мессу за упокой души покойной.

Крестьянка попросила меня отвернуться к окну, так как мадам должна кое-что сделать. После этого я снова сел возле нее на кровати.

— Скажите мне, мадам, — сказал я ей, — могу ли я приходить сюда навещать вас в эти восемь-десять дней, не нарушая вашего доверия, потому что я все же мужчина. Я остаюсь здесь только ради вас, к кому я испытываю самый большой интерес; но если вы имеете отвращение к встречам со мной из-за этого странного запрещения, скажите, и я завтра же уеду.

— Месье, это наказание, которое мне грозит, — я надеюсь, что господь его не одобрит, потому что, вместо того, чтобы меня расстроить, оно делает меня счастливой. Я искренне говорю вам, что ваши визиты составляют теперь для меня счастье жизни, и я сочту себя вдвойне счастливой, если вы делаете их с удовольствием. Но я хочу узнать от вас, если вы можете мне это поведать, не сочтя за бестактность, за кого вы меня приняли в первый раз, когда встретили в темноте, потому что вы не можете себе представить ни мое удивление, ни испуг, который я испытала. Я не представляла себе даже возможности таких поцелуев, которыми вы осыпали мое лицо, которые, однако, не могли отягчить мою вину, так как я на них не соглашалась, и вы сами мне сказали, что думали при этом о другой.

— Мадам, я могу удовлетворить ваше любопытство. Я могу это сделать сейчас, потому что мы с вами знаем, что все мы люди, что плоть слаба, что она вынуждает самые сильные души совершать ошибки, вопреки рассудку. Вы сейчас услышите рассказ о превратностях любви в течение двух лет, с самой прекрасной и самой мудрой из всех монахинь моей родины.

— Месье, расскажите мне все; совершив ту же ошибку, я была бы несправедлива и негуманна, если бы меня скандализовали некие обстоятельства, потому что с этой монахиней вы, очевидно, не могли сделать больше того, что Ку… сделал со мной.

— Нет, мадам. Я был счастлив. Я не сделал ей ребенка; но если бы я его ей сделал, я выкрал бы ее и отвез в Рим, где Святой Отец, видя нас у своих ног, освободил бы ее от ее обетов, и моя дорогая М.М. была бы теперь моей женой.

— Боже! М.М. — это мое имя.

Это обстоятельство, которое, по существу, ничего не значит, обоих нас поразило. Странный и несерьезный случай, который, однако, воздействует с превеликой силой на расположенные к этому умы, и приводит к важным последствиям. Помолчав несколько минут, я рассказал ей все, что приключилось у меня с М.М., ничего не скрывая. При живописных описаниях наших любовных столкновений, я видел, что она взволнована, и когда в конце истории я услышал, как она спросила, действительно ли она настолько на нее похожа, до такой степени, что я мог ошибиться, я достал из портфеля ее портрет в монашеском одеянии и показал ей.

— Это мой портрет, — сказала мне она, — вплоть до глаз и бровей. Это моя одежда! Это чудо. Какое совпадение! Я обязана этому сходству всем моим счастьем. Должно быть, бог судил, чтобы вы не любили меня так, как любили эту дорогую сестру, у которой мое лицо и даже мое имя. Вот две М.М. Неразличимы! Божественное Провидение! Все твои пути замечательны, мы лишь слабые смертные, невежественные и горделивые.