История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 7

Он мне понравился, потому что обладал своеобразной манерой рассуждения и держал себя, стараясь выделиться; это делалось, очевидно, для того, чтобы привлечь к себе уважение дураков, с которыми он общался вплоть до сегодняшнего дня, и он пользовался этим с успехом. Я рассмеялся ему в лицо в первый же момент, когда он сказал мне скромно, что наука письма состоит в том, чтобы почерк был читаемый, и тот, у кого он более читаемый, и более сведущ в этой науке. Говоря мне это и держа перед глазами мою рукопись, он полагал, не говоря мне этого, что я ему уступаю. Он думал, что, благодаря этому его преимуществу, я должен оказывать ему определенное уважение. Я рассмеялся, подумал, что его можно исправить, и оставил его у себя. Не будь этой странности, я бы оказал ему милостыню, но каприз взять его с собой не пришел бы мне в голову. Он меня смешил. Он говорил, что орфография не нужна, потому что те, кто читает и кто знает язык, не нуждаются в ней, чтобы понять, что означает то, что написано, а те, кто его не знает, не смогут заметить ошибки. Видя, что я с ним не спорю, он решил, что я повержен во прах, и принимал мой смех за аплодисменты. Диктуя ему некий текст по-французски, касающийся Совета Тридцати, я расхохотался, когда увидел, что «Тридцати» написано как 3 и 0, и когда я сказал ему причину своего смеха, он сказал мне, что это все равно, так как читатель прочтет это именно как «Тридцать», если понимает немного в счете. У него был ум, и именно поэтому он был дурень; я счел это оригинальным, и я его оставил у себя. Я оказался дурнее, чем он. Он, впрочем, был славный малый; у него не было никаких пороков, он не любил ни женщин, ни вина, ни игр, ни дурной компании, он уходил крайне редко и в одиночку. Он не нравился Ледюку, потому что держался как секретарь и однажды сказал ему, что все испанцы, у кого костлявые ноги, происходят от мавров. Ледюк, у которого был этот дефект, и который претендовал на то, что происходит от старых христиан, питал к Косте, который, в сущности, был прав, неодолимую ненависть. Из-за этого две недели спустя они подрались на кулаках в Ницце, в Провансе. Коста пришел ко мне жаловаться, с распухшим носом. Я посмеялся над этим. Начиная с этого дня он зауважал Ледюка, который, по причине своей более давней службы у меня, полагал себя старшим. Я говорю об этом Коста, чтобы читатель имел о нем правильное представление, потому что в этих мемуарах я еще должен буду, к несчастью, о нем говорить.

Я выехал на другой день и направился в Марсель, не собираясь останавливаться в Эксе, где находился Парламент. Я остановился в «Тринадцати Кантонах», собираясь пробыть, по меньшей мере, восемь дней в этом старинном городе, который испытывал большое желание осмотреть, и в котором хотел пожить в полной свободе, поскольку не собирался получать никаких писем; запасшись наличными деньгами, я не собирался ни с кем знакомиться. Я сразу уведомил своего хозяина, что обедаю в одиночку у себя в комнате, что намерен хорошо питаться и в любой день со скоромным; я знал также, что рыба, которую едят в этом городе, более нежная, чем из Атлантики и из Адриатики. Я вышел на другой день, взяв в сопровождение с собой местного слугу, чтобы привел меня обратно в гостиницу, когда я нагуляюсь. Прохаживаясь случайным образом, я очутился на набережной, очень широкой и длинной, где мне показалось, что я в Венеции. Я увидел лавки, где продавали вина из Леванта и Испании, и множество людей, предпочитавших им завтрак в кафе и утренний шоколад. Я увидел торопливых людей, которые приходили и уходили, которые толкались и не теряли времени на извинения. Я увидел торговцев, неподвижных и бродячих, которые предлагали публике разнообразные товары, и красивых девушек, хорошо или дурно одетых, в сопровождении женщин с наглыми лицами, казалось, говоривших: «Вы должны пойти со мной». Я увидел там также порядочные пары, которые шли своей дорогой, и которые, чтобы избежать чрезмерного любопытства, ни на кого не смотрели.

Я остановился лишь на момент на углу улицы, чтобы прочесть афишу о комедии, которая давалась в этот день, затем отправился обедать, очень довольный, и еще более довольный после обеда, благодаря отличной рыбе, которую мне приготовили. Барабулька (султанка), которую там едят, и которую в Венеции мы зовем барбони, а в Тоскане – тригли, неподражаема. Французы называют ее ружетта, очевидно, потому, что на голове у нее красные (rouge) плавники.

Я оделся, чтобы пойти в комедию, и сел там в амфитеатре.

Глава IV

Розали. Тулон. Ницца. Мое прибытие в Геную. Г-н Гримальди. Вероника и ее сестра.