История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8

Мое пребывание в Мюнхене явилось для меня родом проклятия, когда, в течение этого рокового месяца, я видел их объединившимися, как бы для того, чтобы явить мне предвкушение адских мук. Рено любила игру, и Дезармуаз держал талью с нею пополам. Я не хотел играть вместе с ними, потому что фальшивый маркиз мошенничал без всякого удержу, и часто скорее с наглостью, чем с искусством. Он приглашал ко мне людей дурного общества, которых угощал за мой счет; после, за игрой, он устраивал каждый раз скандальные сцены.

Вдовствующая Выборщица высказывала мне самые чувствительные упреки последние два раза, что я имел честь с ней беседовать.

– Здесь знают, месье, как вы живете с этой Рено, и о жизни, которую она ведет у вас, возможно, без вашего ведома, – говорила мне эта принцесса, – это вам сильно вредит, и я советую вам с этим покончить.

Она не знала, что я принужден был к этому с разных сторон. Уже месяц, как я выехал из Парижа, а у меня не было никаких известий ни от м-м д’Юрфэ, ни от Коста. Я не мог найти этому причины, но начинал предполагать неверность со стороны моего итальянца. Я опасался также, что моя добрая м-м д’Юрфэ мертва либо прозрела, что для меня имело бы тот же результат, и состояние, в котором я находился, не позволяло мне вернуться в Париж, чтобы прояснить все то, что мне необходимо было знать, как для успокоения души, так и для восстановления моего кошелька.

Я был, таким образом, в полном расстройстве, и что меня более всего угнетало, это то, что я вынужден был признать, что ощущаю начало упадка сил, обычного следствия возраста; я не ощущал более той полной уверенности, что дается молодостью и ощущением силы, а опыт при этом еще не дал мне достаточно зрелости, чтобы исправиться. Тем не менее, благодаря остатку той привычки, что дается характеру решительному, я принял резкое решение избавиться от Рено, сказав ей, что буду ждать ее в Аугсбурге. Она не сделала никаких усилий, чтобы меня удержать, но предложила присоединиться ко мне позднее, постаравшись с выгодой продать свои камни. Я выехал, сопровождаемый Ледюком и довольный тем, что Дезармуаз счел за лучшее остаться вместе с этим недостойным созданием, с которым я имел несчастье познакомиться благодаря ему. Прибыв в мой красивый дом в Аугсбурге, я лег в постель, решив сойти с нее либо мертвым, либо излечившимся от яда, который меня пожирал. Г-н Карли, мой банкир, которого я просил прийти ко мне, рекомендовал мне некоего Кефалидеса, ученика знаменитого Фэйе, который, несколько лет назад, избавил меня от подобной болезни в Париже. Этот Кефалидес слыл лучшим хирургом Аугсбурга. Изучив мое состояние, он заверил, что вылечит меня с помощью потогонных средств, не прибегая к роковому хирургическому вмешательству. Он начал, в соответствии с этим, с применения самой суровой диеты, предписал мне ванны и ртутные втирания. Я вытерпел этот режим в течение шести недель и, далеко не излечившись, чувствовал себя в состоянии худшем, чем до начала процедур. Я ужасно исхудал, и у меня были две паховые опухоли чудовищного размера. Я вынужден был согласиться их вскрыть, но эта болезненная операция, кроме того, что подвергла мою жизнь опасности, не дала ничего. Он несчастным образом перерезал артерию, что вызвало обильное кровотечение, которое с большим трудом удалось остановить, и которое привело бы меня к смерти, если бы не помощь г-на Альгари, болонского врача, бывшего на службе у князя-епископа Аугсбурга. Не желая более слушать рассуждения Кефалидеса, доктор Альгари приготовил мне в моем присутствии девяносто пилюль, состоящих из восемнадцати гран манны. Я принимал одну такую пилюлю утром, запивая большим стаканом снятого молока, и другую вечером, после которой ел перловый суп, и это была вся моя еда. Это героическое средство вернуло мне здоровье за два с половиной месяца, время, которое я провел в больших мучениях, но мое здоровье и мои силы начали ко мне возвращаться лишь к концу года.

Именно во время этих моих страданий я узнал об обстоятельствах бегства Коста, унесшего бриллианты, часы, табакерки, белье и расшитую одежду, что мне направила м-м д’Юрфэ в большом чемодане, вместе с сотней луи, что она дала ему на это путешествие. Эта добрая дама направила мне обменное письмо на пятьдесят тысяч франков, которое она, к счастью, не успела передать моему вору, и эта сумма пришла весьма кстати, чтобы выручить меня из той безнадежной ситуации, в которую повергло меня мое беспутство.

У меня в ту эпоху случилось еще одно несчастье, которое было для меня весьма чувствительным: я заметил, что Ледюк меня обворовывает. Я простил бы ему это, если бы он не вынудил меня предать это огласке, которой я не мог избежать, рискуя быть скомпрометированным. Несмотря на это, я сохранил его вплоть до моего возвращения в Париж в начале следующего года.