Я продолжал увещевать Гаспара многими подобными речами, дабы отвратить его от столь преступного намерения. Сам не знаю, откуда брались у меня аргументы честных людей, которыми я воспользовался в борьбе с его отчаянием. Не подлежит сомнению, что я, мальчишка и сын Косколины, говорил тогда не хуже саламанкского доктора. Но сколько я ни доказывал ему, что он должен образумиться и мужественно отразить отвратительные мысли, обуревавшие его рассудок, все мое красноречие пропало даром. Он опустил голову на грудь и хранил мрачное молчание, что бы я ни говорил и ни делал, из чего я заключил, что он не отказывается от своего замысла.
После этого я без дальнейших колебаний попросил старого хозяина переговорить со мной наедине и, запершись с ним, сказал:
– Дозвольте, мне, сеньор, упасть к вашим ногам и воззвать к вашему милосердию!
С этими словами я в большом волнении и с заплаканным лицом упал перед ним на колени. Купец, пораженный моим поведением и расстроенным видом, спросил меня, что я совершил.
– Преступление, в котором раскаиваюсь, – отвечал я ему, – и о котором буду сожалеть до конца своих дней. Я имел слабость послушаться вашего сына и помог ему вас обокрасть.
И тут же я искренне признался ему во всем, что в связи с этим произошло, после чего изложил старику свой последний разговор с Гаспаром, намерения коего я открыл ему, не пропустив ни малейшей подробности.
Сколь ни дурного мнения был старик Веласкес о своем сыне, все же он лишь с трудом мог поверить моему рассказу.
– Сипион, – сказал он, поднимая меня, так как я все еще лежал у его ног, – я прощаю тебе ради важного признания, которое ты мне только что сделал. Гаспар, – продолжал он, возвысив голос, – Гаспар жаждет моей смерти! О, сын неблагодарный! Чудовище, которое лучше мне было бы задушить при рождении, нежели дать ему вырасти отцеубийцей! Что побуждает тебя покуситься на мою жизнь? Ежегодно я выдаю тебе сумму, достаточную для твоих развлечений, а ты все недоволен. Неужели ты удовлетворишься лишь тогда, когда я позволю тебе расточить все мое добро?
После этого горестного восклицания он приказал мне молчать обо всем и оставить его одного, чтобы он мог поразмыслить над тем, как ему поступить в столь щекотливом положении.
Я ломал себе голову над тем, какое решение примет несчастный отец, когда он в тот же день велел позвать к себе Гаспара и обратился к нему со следующей речью, ничем не выдавая того, что творилось у него в душе:
– Сын мой, я получил письмо из Мериды, откуда мне пишут, что ежели вы хотите жениться, то вам предлагают пятнадцатилетнюю девушку отменной красоты, которая принесет вам богатое приданое. Итак, если вы не питаете отвращения к супружеству, мы завтра на заре выедем в Мериду. Там мы увидим особу, которую за вас сватают: если она придется вам по нраву, вы на ней женитесь, а если нет, то об этой свадьбе больше не будет речи.
Гаспар, услыхав о богатом приданом и уже воображая, что держит его в руках, не задумываясь, выразил свою готовность совершить это путешествие. Итак, они на самом рассвете отправились вдвоем без провожатых на хороших мулах.
Когда они очутились в Фесирских горах, в местности, столь же милой разбойникам, сколь ужасной для путников, Балтасар спешился и велел сыну последовать его примеру. Молодой человек повиновался, но спросил, почему его заставляют слезть с мула именно в этом месте.
– Сейчас узнаешь, – отвечал ему старик, устремив на него взгляд, в котором отражались и горе его, и гнев. – Мы не поедем в Мериду, и брак, о котором я тебе говорил, лишь басня, выдуманная мною для того, чтобы заманить тебя сюда. Мне известно, о, неблагодарный и бесчеловечный сын, мне известно, какое злодеяние ты замышляешь. Я знаю, что мне должны поднести яд, изготовленный твоими стараниями. Но неужели, безумец, льстишь ты себя надеждой, что таким способом сможешь безнаказанно лишить меня жизни? Какое заблуждение! Ведь твое преступление вскоре было бы обнаружено и ты погиб бы от руки палача. Но есть, – продолжал он, – другой, более верный путь, чтобы утолить твою ярость, не подвергая себя позорной казни: мы здесь – без свидетелей, в таком месте, где ежедневно совершаются убийства; раз ты жаждешь моей крови, так вонзи же мне в грудь свой кинжал; мою смерть припишут разбойникам.
С этими, словами Балтасар обнажил свою грудь и, показывая сыну на место, где находилось сердце, добавил:
– Сюда, Гаспар, направь смертельный удар: пусть я буду наказан за то, что породил такого злодея!