История жирондистов Том I

За исключением этих швейцарцев, остальные войска, рассеянные по садам и дворам, жандармы, артиллеристы и национальные гвардейцы не представляли ни численной силы, ни единства, ни преданности. Солдат-волонтер не знал своих офицеров, а офицер не полагался на своих солдат. Никто не питал доверия ни к кому. Мужество фигурировало здесь только личное. Солдатам недоставало того, что составляет душу войска, — корпоративного духа. Каждый здесь имел собственное мнение и старался придать ему перевес в спорах. Одни хотели предупредить нападение, доказывали, что нужно идти на ратушу и навстречу народным колоннам, чтобы рассеять толпу прежде, чем она усилилась многократно; другие требовали, чтобы их вели блокировать марсельцев, еще не трогавшихся с места, обезоружить их при помощи пушек и таким образом заглушить пожар в его главном очаге. Но большинство, боясь ответственности, какую мог повлечь за собой завтрашний день, если они нанесут первый удар, хотело безучастно ожидать нападения народа и ограничиться отражением удара, сообразно букве конституции.

Некоторые разражались глухими проклятиями королю, слабость которого привела отечество к такому крайнему положению во внешних делах, а граждан — к такому кризису в делах внутренних. Артиллеристы громко говорили, что скорее разрядят свои орудия во дворец, чем станут стрелять в народ. Смятение господствовало во дворах, садах, на военных постах. Неполные батальоны устанавливались и перемещались как попало. Приказания начальников нередко противоречили друг другу. Целые роты вдруг отделялись от батальонов и шли с опущенными ружьями занять место на площади Карусель или на набережных, не понимая до последней минуты, к кому пристать: к защитникам дворца или к нападающим.

С прибытием каждого нового батальона настроение национальной гвардии менялось. Батальоны центральных кварталов, пришедшие первыми и состоявшие из богатой парижской буржуазии, были воодушевлены духом Лафайета, преторианцами которого они состояли целых три года. Победители на Марсовом поле, в Венсенне и в двадцати мятежах, они презирали чернь и хотели отомстить за оскорбления, нанесенные королю и Конституции 20 июня. Батальоны предместий, составленные из рабочих и насчитывавшие в своих рядах больше пик, чем штыков, пропитанные обвинениями против короля и клеветой против королевы, не понимали ничего в конституции, которая повелевала им идти на защиту дворца, тогда как их постоянно учили ненавидеть этот самый дворец. Собравшись вокруг знамени по звуку сигнала, они входили в Тюильри с криками: «Да здравствует Петион!» и «Да здравствует нация!» Верные батальоны из окон дворца отвечали восклицаниями: «Да здравствует король!» Угрожающие взоры, вызывающие жесты, оскорбительные фразы обращали друг другу эти корпуса, которым через некоторое время предстояло сражаться за одно и то же дело.

Вне дворца, на смежных улицах и на площади Карусель любопытная или раздраженная толпа загромождала все подходы к дворцу. Участники 20 июня, праздные и блуждающие по Парижу федераты, марсельцы, которых еще не собрал в клуб кордельеров голос Дантона, группировались у всех калиток, при всех дверях, со стороны сада, со стороны Королевского моста, со стороны дворов. Они встретили батальоны пиконосцев радостными восклицаниями. «Мы ваши братья, а вот наш общий враг! — кричали они, показывая на окна короля. — Принесите его голову и головы его жены и детей вместо знамени на концах ваших пик!» Этим издевательствам отвечали взрывы хохота.

Ворота, отделявшие королевский двор от Тюильри, не были заперты. Два швейцарца стояли по обеим сторонам этих ворот. Из толпы вышел марселец с обнаженной саблей в руке. «Бездельники, — сказал он швейцарцам, поднимая свое оружие, — помните, что это последний ваш караул! Еще несколько часов, и мы вас истребим!»

Внутри дворца силы защитников, хоть и более однородные, не казались более внушительными. Здесь ощущалось больше решимости, чем единства. Одни, сидя в безмолвии на скамейках и сложив ружья в ногах, дремали; другие растянулись на паркете залов, закутавшись в плащи; наибольшее число, расположившись группами в нишах окон и на широких балконах дворца, освещенных луной, вполголоса разговаривали. Часы текли медленно, как сама неизвестность, и тревожно, каким вообще бывает ожидание.

В то время как эти официальные войска, повинуясь закону, группировались вокруг конституционного главы королевства, другие, добровольные защитники, вызванные из своих жилищ опасностями времени, теснились около короля, прикрывая его буквально грудью. Не имея другого права, кроме своего мужества, на вход во дворец, где их присутствие вызвало бы подозрение у национальной гвардии, они проскользнули туда по одному, без мундиров, спрятав оружие, опустив голову и как бы стыдясь того, что явились жертвовать своей жизнью.