История жирондистов Том I

Один или два раза король и принцессы думали узнать среди этих лиц черты друзей, прежних министров, женщин, преданных двору, самое существование которых уже стало для них сомнительным. Эти таинственные сношения, образовавшиеся между тюрьмой и частью нации, которая осталась верной в несчастье, были так сладостны пленникам, что они пренебрегали дождем, холодом, солнечным жаром и невыносимыми оскорблениями охранников и артиллеристов. Нить их несчастного существования, казалось, таким образом соединяется с душой их бывших подданных.

Но если до пленников доходила извне некоторая радость, то печаль и ужас также доносились до них в отголосках городского шума.

Двадцать первого сентября в четыре часа вечера король заснул после обеда рядом с принцессами, которые молчали, чтобы не прерывать его сон; в это время муниципальный сановник по имени Любен, в сопровождении конвоя конных жандармов и громогласной толпы народа, явился к подножию башни, чтобы провозгласить уничтожение королевской власти и учреждение республики. Принцессы не хотели будить короля и рассказали ему о прокламации после его пробуждения. «Моя власть, — сказал он королеве с печальной улыбкой, — миновала, как сон, но это был не счастливый сон! Бог даровал мне эту власть; народ ее с меня слагает; пусть Франция будет счастлива, я не стану сожалеть». Вечером того же дня Манюэль пришел навестить пленников. «Вы знаете, — сказал он королю, — что народ установил республиканское правительство?» — «Я это слышал, — ответил король со спокойным равнодушием, — и возносил к Богу мольбы, чтобы республика оказалась подходящей народу. Я никогда не становился между ним и его счастием».

В эту минуту король имел еще при себе свою шпагу, дворянскую привилегию прежней Франции; знаки орденов, главой которых он был, оставались еще приколоты к его костюму. «Вы знаете также, — продолжал Манюэль, — что нация уничтожила эти погремушки. Вам должны были сказать, что нужно снять с себя эти знаки. Вступив в ряды прочих граждан, вы должны быть поставлены наравне с ними. Впрочем, требуйте у нации то, что вам необходимо, нация вам дарует». — «Благодарю вас, — ответил король, — мне ничего не нужно» — и опять спокойно принялся за чтение.

Чтобы избежать насильственного унижения королевского достоинства, Манюэль и комиссары сделали камердинеру короля знак следовать за собой. Они возложили на этого верного слугу обязанность снять орденские знаки с платья короля, когда он разденется на ночь, и отослать в Конвент эти осколки монархии. Король сам отдал Клери приказание об этом. Он не согласился расстаться только с теми знаками, которые получил в колыбели вместе с жизнью и которые, казалось ему, относились больше к его личности, чем к трону.

В конце сентября, в ту минуту, когда король выходил из комнаты королевы, после обеда возвращаясь в свое помещение, шесть муниципальных офицеров приехали в Тампль. Они прочитали королю постановление Коммуны, предписывавшее перевести его в большую башню и совершенно изолировать от остального семейства. Королева, принцесса Елизавета, дети, сжимая короля в объятиях и покрывая его руки поцелуями и слезами, напрасно старались смягчить муниципалов.

Король, вырванный из объятий плачущей семьи, был отведен в помещение, назначенное ему в большой башне. Рабочие еще продолжали там ремонт. Кровать и стул, поставленные среди разрытой земли, щебня, досок и кирпичей, составляли всю меблировку комнаты.

Кусок хлеба и графин воды, в которую выжали сок лимона, составляли в этот день завтрак, принесенный королю. Людовик XVI подошел к своему слуге, разломил хлеб и отдал Клери половину. «Они забыли, что нас двое, — сказал король, — но я не забываю этого». Клери отказывался; король настаивал. Наконец слуга взял половину хлеба. Слезы оросили кусок, который он поднес ко рту. Король видел эти слезы и не мог удержать своих. Вот так, в слезах, они молча ели этот хлеб, эмблему печали.

Король умолял сообщить ему о жене и детях и доставить несколько книг по истории и религиозной философии.