История жирондистов Том I

Высокая и гибкая талия, прямые плечи, рельефная грудь, черные гладкие волосы, взгляд, который стремительно переходил от нежности к горячности, нос греческой статуи, кожа, похожая на согретый жизненными соками мрамор, — таков был в 18 лет портрет этой девушки, которую неизвестность долго укрывала в своей тени как бы для того, чтобы подготовить к жизни и к смерти душу более сильную и жертву более совершенную.

Ум госпожи Ролан освещал эту оболочку ярким блеском. Она стремилась к самым трудным познаниям, разбирая их, так сказать, по складам. Ее не удовлетворяло то, чему учат женщин в ее возрасте. Мужское воспитание сделалось для девушки неодолимым соблазном и вместе с тем игрушкой. Могучий ум ее нуждался во всех орудиях мысли. Религия, история, философия, музыка, живопись, танцы, точные науки, химия, иностранные языки и языки древние — все это она изучала и ко всему этому стремилась. Она украдкой прятала книги, которые приносились в мастерскую молодыми учениками и забывались там для нее. Руссо, Вольтер, Монтескье, английские философы попали к ней в руки подобным образом. Но истинной пищей для ума молодой девушки оставался Плутарх.

«Я никогда не забуду, — говорила она, — пост 1763 года, когда я каждый день носила эту книгу в церковь, закрывая ее молитвенником; в эти минуты родились впечатления и идеи, которые сделали меня республиканкой, хотя я тогда о том и не думала». После Плутарха больше всего трогал ее сердце Фенелон. Затем следовал Тассо.

Хотя мать молодой девушки была очень набожна, она доверчиво предоставляла свою дочь ее собственному разуму и не хотела ни давить, ни иссушать те соки, которые впоследствии принесли плод в этом сердце. Подневольное, неискреннее вероисповедание казалось ей позором и рабством, которое не могло быть принято Богом как приношение, недостойное его. Задумчивая душа девушки естественным образом стремилась к великим целям вечного счастья и несчастья; она должна была глубже всякой другой погрузиться в бесконечное. Царство чувства открылось в ней любовью к Богу. Следуя своему душевному настроению, она стремилась к монашеской жизни. Войдя в монастырь, она на мгновение почувствовала себя счастливой, отдавая свою мысль мистицизму, а сердце — первой дружбе. В свободные часы девушка не играла со своими подругами, а удалялась куда-нибудь под дерево читать и мечтать. Чуткая, как Руссо, к красоте листвы, шелесту трав, аромату растений, она удивлялась руке Божьей и благоговела перед ней в ее созданиях. Переполненная внутренней радостью и признательностью, она шла изливать ее в церковь. Там величественные звуки органа, соединяясь с голосами молодых монахинь, окончательно приводили ее в экстаз. Судьба представляла ей в будущем картины великих жертв. Философия, которая впоследствии сделалась ее единственным культом, рассеяла веру, но оставила нетронутыми эти впечатления. Она не могла присутствовать без сочувствия и уважения на церемониях того культа, таинства которого отвергались ее разумом, мысль ее была тронута при виде слабых людей, собравшихся вместе, чтобы поклоняться общему Отцу.

Ее же отец, который позволял своей дочери заниматься дальнейшим учением и радовался ее успехам, хотел, между тем, посвятить ее и в свое искусство. Девушка выучилась держать резец, выказав успехи и тут, как во всем остальном. Зарабатывать деньги этим она еще не могла, но в дни семейных праздников подносила своим старым деду и бабке то головку, старательно нарисованную для этой цели, то маленькую медную дощечку с вырезанными на ней эмблемами или цветами. Взамен ей дарили различные драгоценные вещицы по части туалета, до которых она, как сама признавалась, всегда была охотницей. Но эта склонность, естественная в молодые годы, не отвлекала девушку от самых скромных занятий по хозяйству. Показавшись в воскресенье в церкви или на прогулке в щегольском туалете, она не стеснялась идти на неделе в простом хлопчатобумажном платье на рынок со своей матерью. Эта будущая Элоиза XVIII столетия, которая читала серьезные сочинения, объясняла круги небесного свода, владела карандашом и резцом и волновалась уже смелыми мыслями и страстными чувствами, часто захаживала на кухню, чтобы почистить коренья и травы.

Но из своего уединения девушка иногда видела и тот мир, который сиял над ней; блеск высшего общества больше оскорблял, чем ослеплял ее взор.

Как-то раз ей случилось пойти со старой бабкой в аристократический дом, девушку сильно оскорбил тон снисходительного превосходства, с каким там отнеслись к старушке и к ней самой. «Моя гордость была возмущена этим, — говорит она, — кровь закипела сильнее обыкновенного, я почувствовала, что краснею. Я еще не спрашивала тогда, почему вон та женщина сидит на канапе, а моя бабушка — на табурете, но чувства мои уже подготавливали меня к будущим мыслям, и окончание визита я встретила, как встречают избавление от гнета».