Королева с выражением решимости, как бы стараясь успокоить себя звуком собственного голоса, ответила Редереру: «Милостивый государь, здесь есть войска; время узнать, кто же, наконец, одержит верх: король или мятежные партии».
Редерер предложил выслушать главнокомандующего, который заменил несчастного Мандата. Его спросили, можно ли считать удовлетворительными распоряжения, сделанные для защиты, и приняты ли меры, чтобы остановить колонны, которые идут на королевскую резиденцию. Ла Шене отвечал утвердительно; потом, обратившись к королеве, сказал: «Сударыня, не могу скрыть от вас, что комнаты дворца полны неизвестных людей, присутствие которых не нравится национальной гвардии». — «Национальная гвардия неправа, — возразила королева, — это люди благонадежные». Тогда Редерер сделал намек на то, чтобы король написал Законодательному собранию просьбу о помощи. Дюбушаж отверг эту мысль. «Если это не годится, — возразил Редерер, — то пусть два министра отправятся в Собрание и потребуют, чтобы оно прислало во дворец комиссаров!»
Это предложение одобрили. Жоли и Шампион отправились в Собрание. Там шли прения о работорговле. Жоли, министр юстиции, описал всю опасность положения, настоятельную необходимость принять какие-нибудь меры и объявил, что король желает, чтобы депутация из национальных представителей соединила свои усилия с его для защиты конституции. Собрание, выслушав этот вопль отчаяния, презрительно перешло к очередному вопросу.
Тем временем в Тюильри Редерер и министры совещались в маленькой комнатке, смежной с королевскими покоями. Туда же прибыли члены департамента, которые сообщили министрам о формировании нового муниципалитета. Закон, низложенный повсюду, имел своим убежищем только Тюильри. Посланцы департамента во главе с Редерером решили отправиться в Законодательное собрание и заставить его наконец принять решение, которое спасло бы ситуацию. У входа в Собрание они встретили двух министров, которые оттуда выходили. «Что вы хотите делать? — воскликнул министр юстиции. — Мы сейчас умоляли Собрание призвать короля в свои стены — оно нас едва выслушало; там насчитывается всего шестьдесят членов». Все вернулись во дворец. Артиллеристы, расположившиеся с пушками у подножия главной лестницы, остановили их. «Господа, — спросили они с тревогой, — неужели мы должны будем стрелять в наших братьев?» — «Вы здесь только для того, — отвечал Редерер, — чтобы охранять жилище короля. Те, кто стали бы стрелять в вас, больше не братья ваши!»
Редерера просили повторить то же самое во дворах, где по той же причине волновались национальные гвардейцы. Прокурор, стоя в центре батальона, обратился к нему с речью в твердых и умеренных выражениях, как и приличествует бесстрастному представителю закона: «Никаких атак, полнейшее хладнокровие, исключительно оборонительная позиция!»
Батальон не обнаружил ни энтузиазма, ни колебаний. Редерер перешел на середину двора, чтобы обратиться с теми же словами к артиллеристам. Но последние специально отошли, чтобы избежать необходимости слушать призывы, которым не хотели повиноваться. Однако один из них, человек с воинственной наружностью и решительной физиономией, приблизился к Редереру и сказал: «Ну а если в нас будут стрелять, вы будете тут?» — «Буду, — отвечал Редерер, — и не позади ваших пушек, а впереди — чтобы, если уж нам суждено погибнуть в этот день, погибнуть первыми, защищая закон». При этих словах артиллерист совершил поступок, который был выразительнее всяких слов: он разрядил свою пушку, рассыпал порох по земле и, наступив ногой на горящий трут, погасил его. Люди рукоплескали этому поступку со стен площади Карусель.
Королева, предвидя, что с наступлением дня наступит развязка и она окажется кровавой, не желала, чтобы нападение на дворец и удары марсельцев застали детей в постели, и велела их разбудить, одеть и привести к себе в пять часов утра.
Дофин выглядел беспечным и резвым. Необычный час пробуждения, воинственные приготовления в комнатах, садах, дворах развлекали ребенка: самый блеск оружия укрывал от него угрозу смерти. Сестра же дофина, казалось, угадывала судьбу в глазах матери и в молитвах тетки.