История жирондистов Том I (с оригинальными иллюстрациями)

Когда наступила ночь, какой-то незнакомец, все это время с грустью следивший за процессией, купил у убийц на вес золота голову принцессы, еще украшенную длинными волосами. Он очистил ее от крови и грязи, положил в свинцовую шкатулку и передал слугам герцога Пентьеврского, чтобы, по крайней мере, эта часть останков принцессы была погребена в фамильном склепе. Герцог Пентьеврский с тоской ожидал известий, которые народная молва уже принесла в его замок. Принимая дорогие останки, дочь старика, супруга герцога Орлеанского, и ее слуги напрасно старались скрыть от старца, что они знают о событии. Герцог прочитал свое несчастье в их глазах. Он поднял руки к небу: «Великий Боже! — воскликнул он. — К чему молодость, красота, все нежные качества женщины, если они не помогли ей снискать милость у народа? Что же такое народ?»

Старик не вставал более со своего скорбного одра. Похоронную службу отслужили прямо в его комнате, обтянутой черным. «Мне кажется, я все еще слышу ее, — говорил герцог в своих последних разговорах с дочерью, — кажется, я все еще вижу, как она сидит у окна, в этом кабинете. Помнишь ли, дочь моя, как усидчиво она тут сидела за рукодельем с утра до вечера? И все это для бедных. Я много лет провел с ней; никогда не замечал я в ее душе ни одного движения, которое было бы не за королеву, не за меня или не за несчастных: и этого-то ангела они разорвали на куски! Я чувствую, что мысль об этом сгонит меня в могилу!» Герцог умер вскоре, не утешившись ни на минуту.

Тюрьмы Шатле и Консьержери, где содержали обвиняемых в незначительных проступках или гражданских преступлениях и куда, по неудовлетворительности других тюрем, заключили роялистов и швейцарцев, также должны были принять на следующий день палачей из тюрьмы Аббатства и тюрьмы Лафорс. Коммуна озаботилась выпустить оттуда до двухсот заключенных за долги и другие незначительные проступки. Убийства здесь начались утром 3 сентября.

Трибунал, учрежденный, чтобы судить преступления 10 августа, заседал во дворце, в нескольких шагах от места казни. Нетерпеливые убийцы не дожидались его правосудия, по их мнению, слишком медленного. Смерть опережала суд, и пики судили виновных толпами.

Двести двадцать трупов в большом Шатле, двести восемьдесят девять — в Консьержери были разорваны в клочья усердными «работниками революции». Не слишком многочисленные для такого количества «работы» они освободили заключенных, осужденных за воровство, с условием присоединиться к ним. Так больше половины узников погибло под ударами другой половины.

Молодой гербовщик с улицы Сент-Авуа, посаженный за какую-то незначительную провинность и обладавший внушительным ростом и силой, получил свободу как раз подобным образом. Колеблясь, нанес он несколько дурно направленных ударов. Но при виде крови пришел в себя и, отбросив с отвращением орудие убийства, вложенное в его руку, воскликнул: «Нет, лучше быть жертвой, чем палачом! Лучше принять смерть от руки злодеев, чем причинить ее невинным и безоружным! Разите меня!» Он упал и добровольно омыл своею кровью ту кровь, которую пролил сам.

Трупы из Шатле и Консьержери загромождали Мост менял. Ночью толпы детей, которые за три дня свыклись с резней и для которых мертвые тела стали игрушками, зажгли плошки вокруг этих груд и танцевали под «Карманьолу». «Марсельеза», распеваемая хором более взрослыми голосами, раздавалась в те же часы у дверей всех тюрем. Этой же самой ночью Анрио, плут и шпион королей, убийца и палач народа, с шайкой в двадцать-тридцать человек, организовал резню девяноста двух священников в семинарии Сен-Фирмен. То же самое происходило в монастыре Бернардинцев.

Но уже в Париже недоставало жертв, чтобы удовлетворить жажду крови. Анрио и другие убийцы — числом более двухсот человек, — подкрепленные еще злодеями, которых набрали в тюрьмах, отправились в тюремный госпиталь Бисетр с семью пушками, какие Коммуна позволила им безнаказанно увезти. Бисетр, куда стекала грязь целой страны, очищая население от безумцев, нищих и неисправимых преступников, заключал в себе 3500 заключенных. Их кровь лишена была всякого политического цвета, но, чистая или нечистая, это была все-таки еще кровь. Напрасно Коммуна посыпала туда комиссаров, напрасно сам Петион явился уговаривать убийц. Они едва приостановили свою работу, чтобы выслушать увещания мэра.

На следующий день та же шайка, около двухсот пятидесяти человек, вооруженных ружьями, пиками, топорами, палицами, вторглась в больницу Сальпетриер, которая служила и тюрьмой, и богадельней. Здесь находились только женщины; место исправления для старух, место лечения для молодых, место убежища для тех, чей возраст еще граничил с детством. Перерезав тридцать пять самых старых женщин, убийцы ворвались в спальни остальных, заставили несчастных удовлетворять их скотскую страсть, убили тех, кто противится, и торжественно увели с собой девочек от 10 до 12 лет.