Вслед за тем наступает внезапное и полное сближение с искусством Флоренции в лице одного из величайших гениев XV столетия - Пьеро деи Франчески.
Пьеро[265]
, принадлежащий к поколению, бывшему лет на пятнадцать моложе Мазаччио, обозначает своим творчеством торжество совершенно нового начала в итальянской живописи - света Пьеро деи Франчески - это мастер plein air'a, простой, ясной, а главное намеренной озаренности.И в XIV веке были художники, писавшие ярко, писавшие светло, но ни у одного из них мы не встречали при этом систему, настойчиво и удачно проведенную. Все, начиная от Джотто и Дуччио и кончая Гадди и Альтикиери, в сущности, только раскрашивали свои картины, и их яркие краски радовали глаз своей игрой. С задачами же света, если не считать нескольких попыток, мы в треченто не встречались вовсе, да и эти попытки принадлежали к "исключительным" эффектам; то был свет, брошенный костром или ореолом небожителей (в сценах "Рождества" и "Явления ангела пастухам"). Напротив того, дневные сцены были всегда ровно освещены неизвестным источником, или, вернее, они были не освещены, а расцвечены.
В сравнении с тречентистами, в произведениях вождей флорентийского кватроченто - Монако и Липпи, Мазаччио и фра Беато - свет и воздух играют уже более значительную роль. Однако и у этих великих художников свет еще не "самый смысл" картины, а лишь более усовершенствованный способ передачи видимости. И у них еще в этом отношении немало условного, резкого или безразличного. Несколько более сознательное и методическое отношение к освещению мы встречаем затем у Кастаньо и Учелло; но здесь уже не следует забывать, что как раз те произведения их, которые отличаются этой особенностью, исполнены после того, как Пьеро выступил со своими новшествами в самой Флоренции.
Картины Пьеро
Возникает, впрочем, сомнение: принадлежит ли честь такого "оживления света" самому Пьеро или же его учителю и вдохновителю - Доменико Венециано? К сожалению, личность последнего мастера, умершего в 1461 году, впервые заявившего о своем существовании письмом от 1 апреля 1438 года и игравшего в свое время огромную роль[266]
, не поддается до сих пор исчерпывающему разъяснению[267]. Достоверно принадлежат Доменико всего три произведения: большой образ в Уффици - "Мадонна со святыми", часть предэллы в Берлине и фреска "Святые Иоанн и Франциск" в церкви Санта Кроче. Вопрос же, можно ли оставить за ним и профильные женские портреты в Берлине и в музее Польди-Пеццоли (в Милане), решен теперь почти всеми авторитетами в отрицательном смысле[268]. И вот все эти картины отмечены печатью исключительного дарования и непревзойденной в эту эпоху тонкостью красочного понимания. Чего стоит, например, чарующая музыка розовых тонов в уффициевской Мадонне, их волшебное согласование с серыми и желтоватыми оттенками. И в отношении света, светотени, эти картины несравненно совершеннее всего, что делалось в то время: в них исчезли резкие наивные приемы Липпи и Беато Анджелико.Все же цельного образа мы по оставшимся фрагментам творчества Доменико составить не можем, и, во всяком случае, нежная, вся сдержанная и тонкая личность художника бледнеет и стушевывается при сопоставлении ее с грандиозной фигурой ученика и продолжателя Доменико - Пьеро из Борго Сан Сеполькро.
В свою очередь, и искусство Пьеро, в сравнении с произведениями Доменико Венециано, может показаться тяжелым, "мужиковатым". Если искать ему аналогии, то мы можем, с некоторой натяжкой, найти их в "пролетарском" художестве XIX века - в творении Курбе и Мадокса Броуна. Но, глядя на живопись Пьеро в оригиналах (особенно на изумительные фрески в "хоре" С. Франческо в Ареццо или на картины в Брере, в Лондонской национальной галерее и в Перуджии), совершенно забываешь о том, что формы и идеи здесь грубы и даже вульгарны, а навязывается, напротив, сравнение этих произведений с произведениями самых изысканных живописцев всей истории искусства: Вермэра, Лиотара, Коро и Дегаза. Это то же понимание серебристого дневного света, та же "благородная серость", та же пронизанность всего вольным, здоровым воздухом.