История животных

Эти соображения усложняют исходную концепцию "Истории животных": ведь виды для ее автора суть как бы гармонично расположенные одна подле другой вершины горной цепи; изъять один из видов, тем более родов, или перетасовать их значило бы нарушить гармонию мироздания. Но как видим, иногда Аристотель идет на это. Порфирий (III в. н.э.) в трактате "О пяти общих понятиях" и другие ранние комментаторы Аристотеля поняли его как сторонника полной неизменности родов. Это понимание держалось долго, и только Скалигер (Scaliger, р. 68) в комментарии к книге шестой "Истории животных" указал, что оно, во-первых, не имеет твердой опоры в аристотелевском корпусе, а во-вторых, противоречит фактам. Правда, соответствующих фактов и у Скалигера нашлось немного; пожалуй, единственный несомненно относящийся сюда факт — межвидовой гибрид "каулирапу" — он находит только в мире растений. Лишь с XVIII в., и в особенности после П. С. Палласа, изучение вопросов гибридизации было переведено из области логики в собственно биологическую плоскость.

Несомненно, можно рассматривать взгляды Аристотеля на гибридизацию, изменчивость, а равно и на многие другие естественно-научные проблемы просто как "ошибочные". Такой подход был в особенности распространен в прошлом столетии, и наиболее известна как пример этого "разоблачения" Аристотеля опубликованная в Лондоне в 1864 г. книга о нем Дж. Г. Льюиса. Ошибки у Аристотеля и в частности в его биологических суждениях, высказанных во многих его трактатах, и в "Истории животных" — самом эмпирическом из них — несомненно имеются, и о некоторых ошибках сказано в примечаниях к данному изданию, хотя мы отнюдь не ставили цель дать исчерпывающий перечень заблуждений, иные из которых к тому же очевидны, другие же не могут быть разъяснены, поскольку вследствие порчи текста или изменения (еще в древности) терминологии стало неясно, о каких собственно природных объектах идет речь. Например, вряд ли когда-нибудь будет установлено, соответствует ли действительности сказанное в "Метеорологике" о свойствах "престеров", потому что неизвестно, какой вид воздушных вихрей или, быть может, электрических явлений в атмосфере имеется в виду. Другие "ошибки" отражают, по существу, лишь различное понимание некоторых терминов древними и более поздними авторами. Если Аристотель отрицает дыхание у насекомых ("История животных", кн. четвертая, § 102), то это действительно ошибка, противоречащая его же призыву обращать внимание на "малое" и "незаметное"; но отрицая наличие крови у тех же насекомых и вообще беспозвоночных, он, в отличие от позднейших авторов, трактует кровь только как кровь позвоночных, окрашенную в красный цвет и нормально не выходящую за пределы системы замкнутых сосудов ("вен"). В других случаях, а именно там, где Аристотель чрезмерно сближает морфологию человека с морфологией животных или чрезмерно противопоставляет одну другой, его неточности отражают не только недостаток точных знаний (вспомним запреты на вскрытие трупов), но и неудачу попытки найти равновесие между представлениями, с одной стороны, об уникальном месте человека в природе как носителя сознания, а с другой — о неразрывной связи человека с природой, звене в ее бесконечной цепи.

Во многих случаях действительное или кажущееся расхождение между представленными в "Истории животных" мнениями и современными концепциями легко объясняется вообще иным восприятием природы античным человеком по сравнению с современным. Однако встречаются и случаи, когда

"История животных" "отстает" от своего времени; некоторые из ее концепций в последующие эпохи, особенно же в позднее средневековье, в силу огромного авторитета Аристотеля сыграли тормозящую роль. Так произошло, как уже упомянуто, с его учением о самозарождении, с некоторыми анато-мо-морфологическими представлениями (двураздельность матки, три "желудочка" в сердце и т.д.); долгое время блокировал дорогу к открытию кровообращения тезис о "перекресте" кровеносных сосудов, об их переходе в теле с правой стороны на левую и обратно ("История животных", кн. третья, § 47); преимущественно отрицательную роль сыграл и взгляд Аристотеля на сердце как на пункт схождения всех нервов и седалище душевной жизни. При этом надо учесть, что еще в VI-V ее. до н.э. Алкмеон отстаивал на основании наблюдений над прохождением глазных нервов гораздо более верный взгляд о локализации психических процессов в головном мозгу. И после Аристотеля в античной науке бытовало мнение (Гален), что нервы выходят из мозга, а не из сердца; но средние века восприняли именно аристотелевскую традицию, и комментаторы "Истории животных" до Скалигера (Scaliger, р. 319) включительно отвергали алкмеоновско-галеновскую традицию как противоречащую установкам Стагирита. Правда, Скалигер не мог уже не согласиться с современными ему анатомами, что Гален вернее отразил наблюдаемую картину, но продолжал утверждать, что ненаблюдаемая, глубинная суть происходящего лучше отражена Аристотелем.