История животных

Однако многие открытия XVII и в еще большей мере XVIII в. уже не вписывались в концептуальную канву "Истории животных": кровообращение, инфекционная природа болезней, существование ископаемых форм (т.е. прямое доказательство наличия в отдаленном прошлом видов и родов, отличных от современных), связь нервов с сокращением мышц — Все это обновление биологии и изменившийся по сравнению с XVII в. просветительский (обычно антителеологический) рационализм подорвали влияние аристотелизма в биологии подобно тому, как ранее оно было подорвано в физике. "История животных" с ее умеренным по сравнению с более теоретизированными трактатами "О частях животных" и "О возникновении животных" рационализмом и с ее богатейшим эмпирическим материалом в течение всего XVIII в. сохраняла свое влияние на естествоиспытателей ранга К. Линнея и П. С. Палласа.

Только в конце XVIII в. "Историю животных" сменили в качестве общезоологического руководства соответствующие тома "Естественной истории" Ж. Л. Л. Бюффона, Л. Ж. М. Добантона и В. Ласепеда. Вряд ли можно считать простым совпадением, что как раз в этот период А. Г. Камюс приступил к подготовке первого критического издания, основанного на сверке ранних печатных изданий, четырех рукописей и старых переводов (М. Скота с арабского, В. Мербеке с греческого), а также на выявлении вариантов. Непосредственным продолжением этого издания была публикация И. Г. Шнайдера (Schneider, 1811), посвященная Жоржу Кювье, который в своих трудах пытался создать для современности некий синтез, аналогичный тому, который Аристотель создал для античности. Имея для исследования значительно больше рукописей, чем Камюс, Шнайдер воспроизвел и сопоставил также перевод "Истории животных" Скалигера и упоминавшиеся выше тексты Альберта Великого. Палеографическая критика и стремление установить подлинный текст "Истории животных" на базе сравнения как можно большего числа источников были прямым продолжением начатой в XV-XVI ее. текстологической критики, а развернулись они именно тогда, когда позитивное содержание "Истории животных" устарело и удивление стали вызывать уже не имевшиеся в ней отклонения от реальности, а наоборот, те фрагменты, где Аристотель поразительно точно воспроизводит факты, которые могли стать известными лишь в результате многочисленных и иногда даже многовековых наблюдений.

В области теоретического обоснования зоологии споры в конце XVIII в. и в первой половине XIX в. шли уже не о достоверности "Истории животных" и авторитете Аристотеля, а о вопросах, решавшихся путем обращения к самой живой природе: о наследственности и изменчивости, возможности эволюции и ее механизмах. В биологических сочинениях Аристотеля стали нередко усматривать сплошную цепь ошибок. Ж. Бюффон отрицает в "Истории животных" какую бы то ни было систематизацию; другой не менее знаменитый биолог XVIII в., А. Галлер, указывает, не делая никакой скидки на раннюю эпоху, что "учение Аристотеля о сосудах слабо... Ответвления легочной вены идут у него параллельно с артериями... К тому же полостей сердца он насчитывает три, от средней отходит аорта. Самую большую из полостей, — кажется, имеется в виду правое предсердие — он считает расширением большой вены, в которую впадают легочные вены... Артерий в печени и селезенке, по его мнению, нет... а мочевой пузырь имеется лишь у живородящих и черепах" (Haller, vol. 1, p. 33). В конце XVIII и особенно в XIX в. такие перечни ошибок "Истории животных" часто стали заменять объективный анализ.