История жизни, история души. Том 3

Что сказать, Марина! Непередаваемо хорошо! Так, как это, я читал когда-то Блока; так, как читаю это, писал когда-то лучшее своё. Страшно сердечно и грустно и прозрачно. Выражение, растущее и развивающееся, как всегда у тебя, живёт совпаде-ньем значительности и страсти, познания и волнения...

Прежде и больше всего я, конечно, люблю тебя, что может быть ясно ребёнку. Но я не был бы собой теперешним, если бы оставался у этого сумасшедшего родника, а не шел вниз вдоль его течения, по всем последовательностям, которые лепит время.

Время, твоя величина и моя тяга.

И вот - планы, планы. Тебе кажется естественным положение, в котором ты находишься, мне - нет.

Выправить эту ошибку судьбы, по нашим дням, ещё Геркулесово дело. Но оно и единственное, других я не знаю.

Б.Л. Пастернак и И. Г. Эренбург на Международном конгрессе писате.зей в защиту культуры. Париж, 1936 (Публикуется впервые)

В письме к Горькому, между прочим, эту целенаправленность я выразил так: “Если бы Вы меня спросили, что я теперь собираюсь писать., я ответил бы: всё, что угодно, что может вырвать это огромное дарование (т. е. тебя) из тисков ложной и невыносимой судьбы и вернуть его России”».

Но годы шли, а планы, непретворимые в действие, расплывались и рассеивались, а судьба оставалась ложной и невыносимой, а дети и заботы росли, а письма - начиная с 1931 года приходили всё реже.

«Стихи устали», — говорила я, маленькая, Марине, когда ей не писалось. Наступило время, когда «устали» Пастернаковы письма. Почувствовав это по неуловимому сперва изменению их тональности, Марина перестала вызывать их на себя; выдерживала чрезмерно долгие «контрольные» паузы между получением их и ответом; в ответе же не усмиряла накапливавшейся горечи.

В 1935 году, ровно через десять лет после несбывшейся «встречи в Веймаре», состоялось их беглое и бедное свидание в Париже, за кулисами Всемирного конгресса деятелей культуры⁴².

В октябре 1935 года Пастернак писал в ответ на не сохранившееся в цветаевском архиве письмо:

«Дорогая Марина! Я жив ещё, живу, хочу жить - и - надо. Ты не можешь себе представить, как тогда, и долго ещё потом, мне было плохо. “Это ” продолжалось около пяти месяцев. Взятое в кавычки означает: что не видав своих стариков двенадцать лет, я проехал, не повидав их⁴ ’, что вернувшись^ _я отказался поехать к Горькому, у которого гостили Роллан с . аией, несмотря на их настояния; что, имея твои оттиски, я не читал их, что действие какой-то силы, которой я не мог признать ни за °* ^у из тех, что меня раньше слагали, укорачивало мой сон с регулярностью заклятья, и я ждал наступленья той первой здоровой ночи, после которой мог бы возобновить знакомую и родную жизнь вслед за этой, неузнаваемой, никакой, непроглядной.

Тогда бы только и смогли прийти: родители, ты, Роллан, Париж и всё остальное, упущенное, уступленное, проплывшее мимо.