И при свете «моргасика» на клочочке бумаги шириной в палец написал несколько слов. Потом я прочла: «К вам приехала хор. девка Аллочка, оказ. услугу. Василий Жохов».
— К сожалению, Аллочка, нам пора расставаться, сейчас наша станция.
Пожелали мы друг другу всего хорошего. Прощальный аккорд гитары, и я снова одна в тёмном вагоне (моргасик унесли конвойные), еду всё дальше и дальше на север.
Лагерь оказался маленьким, всё его население было обречено на вымирание, не выживал никто — настолько тяжелы были условия. Работали мы на лесоповале без выходных, на таком пайке, что еле ноги таскали. Никакого Муху я разыскивать не стала, конечно, жила как все.
Но увидеть его мне однажды довелось.
Сели мы в лесу на только что поваленное дерево - передохнуть, перекурить. Вдруг подходит здоровенный детина с совершенно нечеловеческой, распроуголовной физиономией.
- Здорово,...!
- Здорово, Васька! Привет, Василий! — закричали все.
Присел он на бревно, угостил всех махоркой, поговорили немного, и одна сказала:
- Смотрите-ка, девки, ведь все мы с Васькой спали, кроме Аллочки! Ах ты, турок эдакий!
Василий взглянул на меня мельком и ушёл.
Там было так трудно, что даже начальство говорило:
- Мы бы оставили вас в зоне на несколько дней, просто чтоб вы передохнули, сил набрали, но ведь у вас написано - самый строгий режим весь срок... Что вы им такого сделали?
Однажды вечером в наш женский барак входит этот самый Василий Муха, мне уже известный, с известным же приветствием:
- Здорово,...! — и, поговорив о погоде, спрашивает: - А кто тут у вас Аллочка?
Ему показали меня. Он подошел, поклонился и сказал:
- Аллочка, я получил известие от моего друга Василия Жохова. Он сообщает мне о вас. Услуги мы помним, Аллочка. Если вам что-нибудь нужно, обращайтесь ко мне — я здесь могу всё! Я всегда к вашим услугам, Аллочка.
Я поблагодарила, но на этот раз не воспользовалась ничем. А в другой раз...
Встретил он меня как-то в зоне.
- Скучаете, Аллочка?
- Скучать не скучаю, а тосковать тоскую.
- А что так?
- Письмо бы домой написать...
- А вы пишите.
- А как же...
- А я отправлю.
- А у меня ведь и писать нечем и не на чем...
- А я вам принесу.
И действительно принёс: четверть листа бумаги и огрызочек карандаша.
И я написала мужу, ни на что не надеясь, потому что надеяться были решительно не на что. И он по этим нескольким словам всё понял и сумел меня оттуда выхлопотать, что удалось, так как это была всего лишь местная инициатива. Таким образом, я выбралась оттуда, откуда не выбирался никто.
И с самого Крайнего Севера, где этапом, где поездом, с долгими остановками по разным городам, вернее — по разным тюрьмам, несколько дней проведя, — поезд стоял, — не выходя из вагона, в Москве, доехала я до Волги, а оттуда попала в лагерь в Мордовию, и попала туда лишь благодаря тому, что муж сказал, что я специалист-художник, а там было производство деревянной расписной посуды...
Но до того, как я туда попала, я несколько месяцев провела в одном из лагерей, где меня поставили в деревообделочный цех, делать финстружку. Так я там и работала, пока кто-то из начальства меня не заметил и не сказал: «Куда это её поставили, у нас на кухне женщин не хватает!»
И перевели меня на кухню, где я работала, ничего с этого не имея, потому что, когда голоден - действительно голоден! - очень трудно попросить кусок хлеба. А сам никто не предлагал...
И вот однажды выхожу я из кухни в зал столовой и вижу: за пустым длинным столом сидит одинокий... Василий Жохов, обритый, худой, без бушлата и гитары, сидит, опустив голову, только что с эта-
па, ждёт положенной баланды и готовится идти дальше — в неизвестность.
- Вася!
Он поднял голову и не улыбнулся, а скривился.
- Аллочка!.. Да, повернулось колесо Фортуны...
И весь он был такой пришибленный, такой не привыкший к этим, так не идущим к нему обстоятельствам.
И тут я — откуда что взялось! — пошла прямиком на кухню, подошла прямо к повару и, конфиденциально склонившись, сказала:
- Вон там видите сидящего человека?
- Вижу.
- Это Василий Жохов, первый вор севера!
- Что вы говорите?!
- Его надо накормить.
- Конечно! - засуетился повар.
И он налил полную миску вольнонаёмного борща с мясными жилами, и он наложил полную тарелку каши с больничного стола, и он налил большую кружку компота с детского стола, принёс из хлеборезки приличную пайку хлебушка и даже, деловито осведомившись: «С этапа?» — слазил в свой потайной шкафчик и дал мешочек чёрных сухарей на дорогу.
И со всем этим подошла я к Василию Жохову, и, пока он ел, я сидела рядом, придвигая ему следующее блюдо. А отдавая мешочек с сухарями, перекрестила его: «Храни тебя Бог, Василий!» - поцеловала трижды и на этом мы расстались, чтобы не увидеться больше никогда. Четвёртой встречи не было, да и быть не могло. Бывает только три. Три и было.
МОНАШКА