История жизни, история души. Том 3

Друг друга звавших над травой росистой... Так между ив я шёл, свою печаль Сопровождая; сумрака вуаль Последний затуманила багрянец Заката и укрыла бледный глянец Кувшинок, в обрамленье тростника Качавшихся под лепет ветерка.

КЛАССИЧЕСКАЯ ВАЛЬПУРГИЕВА НОЧЬ

Второго Фауста шабаш; не тот, где бодро Резвятся ведьмы; нет! ритмический; такой Ритмический! Вообразите сад Ленотра: Прелестный, чинный и смешной.

Всё здесь гармония, расчёт и чувство меры: Окружности полян и череды аллей;

Фонтаны; там и сям — простёртые Венеры;

Вот — Антиной, а вот — Нерей.

Каштанов купола; искусственные дюны И горки; томных роз пленительный гарем Под стражей стриженых кустов; добавьте лунный Неверный свет над этим всем.

Чу! полночь пробило, и отголосок дальний, Печально, медленно и нежно подхватив Бой башенный, преобразил его в печальный И нежный, медленный мотив

Рогов охотничьих, в тангейзеровом роде.

Порыв смятенных чувств, смятенных душ испуг Слились в пьянящем, гармоническом разброде Протяжных голосов, и вдруг

Возник, протяжному призыву повинуясь,

Сонм призрачных фигур, в трепещущей игре Теней и месяца колеблясь и волнуясь...

Ватто, приснившийся Доре!

Что за отчаянье колеблет и сплетает

Туманные тела? Что за тоска ведёт

Вкруг статуй, вдоль аллей, как вдоль минувших маят,

Их невесомый хоровод?

Что за виденья беспокойные? Поэта Хмельного бред? Его отчаяний гонцы?

Посланцы бледных сожалений? Или это,

Быть может, просто мертвецы?

Не всё ли нам равно, твои ль то угрызенья, Мечтатель, чьи мечты лишь с ужасом в ладу,

Плоды ли дум твоих в мерцающем движенье Иль просто мертвецы в бреду?

Кто б ни были — в луче скользящие пылинки Иль души, — их удел исчезнуть в тот же миг,

Как, по ночной беде справляющий поминки, Раздастся петушиный крик...

Он, дальний стон рогов гася легко и бодро,

В рассветный зябкий час оставит нам такой

Пустой, такой обыкновенный сад Ленотра — Прелестный, чинный и смешной.

INITIUM*

Стон флейт и скрипок смех, вдруг зазвучавший глухо, Когда вошла она, — и вдруг померкший зал!

О, светлый завиток над раковиной уха,

К которой, был бы смел, приник бы и припал Всей жаждой уст своих! — Кружился пёстрый бал.

И подхватил её мазурки безмятежный

Ритм, плавный, словно стих; блистая без прикрас,—

Как рифма этих нот, — она плыла небрежно,

И детская душа глядела, не таясь,

Из чувственных глубин зелёно-серых глаз.

И Мысль моя с тех пор застыла в созерцанье

Видения того, чья непомерна власть

Над робостью Любви; вхожу в Воспоминанье,

Как в некий тайный храм, чтоб на колени пасть

И слушать, как грядёт — неотвратимо — Страсть. ИЕЗУИТСТВО

Убийца дней моих, глумливая тоска,

Открыто не разит — грызёт исподтишка,

И колет и когтит с улыбкою слащавой,

Чтоб сделать боль мою посмешищем, забавой,

И в склепе, над моей воздвигнутом мечтой.

На шутовской мотив гнусит «за упокой».

Тоска моя —Тартюф, который, усыпая Цветами алтари цариц угрюмых рая,

И восславляя Мать, и Сына, и Отца В торжественных псалмах, врачующих сердца,

И дружески вводя монашек в искушенье Почтительным словцом, пристойным подношеньем, И кротко бормоча молитвы по часам,

И скромно проводя рукой по волосам,

* Начало (лат.).

Как ни крестил бы лоб, в какой бы церкви ни был, Безжалостно мою обдумывает гибель.

SUB URBE*

Под ветром ёжатся, как дети,

Ракит кладбищенских кусты В белёсом леденящем свете.

Скрипят сосновые кресты -Могил печальные обновы Кричат, как заткнутые рты.

Текут, безмолвны и суровы Рекою траура и слёз,

Родители, сироты, вдовы.

По кругу и наперекос,

Под содрогания рыданий Плутают меж бумажных роз.

Трудны тропинки расставаний!

Летят, беснуясь, облака,

Свивая небо в рог бараний.

Как угрызенье, как тоска,

Живых терзает дрожь озноба,

А мёртвым стужа — на века.

Неласкова земли утроба!

Забвенье, память ли нужна

Им, стынущим под крышкой гроба?

Хоть бы скорей пришла весна,

И с нею щебет, и цветенье,

И жаркая голубизна!

Приди, о чудо обновленья,

И расколдуй сады, леса От зимнего оцепененья!

Пусть солнце полнит небеса,

Пусть над тоскою беспредельной Погостов - жизни голоса

Звучат - подобно колыбельной.

* В предместье (jam.).

Милый друг, услышь своего певца Скрипучий, бессильный Голос — схожий с голосом мертвеца Из ямы могильной.

Бормотанью струн, я молю, открой Слух сердца небрежный...

Я сложил романс для тебя одной -Жестокий и нежный.

Золотые очи пою твои,

Разверстые свету.

Стикс груди твоей и волос ручьи —

Нет! - тёмную Лету!

Милый друг, услышь своего певца Скрипучий, бессильный Голос — схожий с голосом мертвеца Из ямы могильной!

Восславляю плоти твоей расцвет, Роскошный и пряный,

Стоит только вспомнить - и сна мне нет,

И днём словно пьяный.

Воспеваю рта твоего печать,

Измучен, разгневан,

И твоё искусство меня терзать,

Мой ангел! мой демон!

Бормотанью струн, я молю, открой Слух сердца небрежный...

Я сложил романс для тебя одной -Жестокий и нежный.

NEVERMORE

О сердце бедное, сообщник муки крестной, Вновь возводи дворцы, обрушенные в прах, Вновь затхлый ладан жги на старых алтарях И новые цветы выращивай над бездной,

О сердце бедное, сообщник муки крестной!

Пой Господу хвалу, воспрянувший певец!

Румянься и белись, морщинистый обманщик!