Чтобы предотвратить прямое столкновение, Венеция и Генуя заключили неустойчивое перемирие, однако падение Акры нарушило равновесие, поскольку обе стороны стремились контролировать этот город. Готовясь к войне с соперницей, Венеция объединилась с более слабой Пизой. На сей раз союзники были настроены решительно: всякий здоровый умом и телом, в возрасте от семнадцати до шестидесяти, был готов к немедленной мобилизации. Более того, от каждого богатого семейства требовалось профинансировать снаряжение одной или более галер. Поло не входили в число столь высокопоставленных семейств, однако общая горячность заразила и Марко. Отчасти он сам нес ответственность за резкую перемену в настроении венецианцев. После долгих лет упадка республика вдруг приготовилась отстаивать свою репутацию и интересы.
Возможно, Марко втянулся в конфликт от скуки. В Венеции его окружали серые, коричневые и желтые дома, теснившие узкие, часто зловонные каналы. Вместо того чтобы скакать на коне по широкой степи или пересекать бескрайнюю пустыню с караваном верблюдов, Марко бродил по улочкам Венеции, иной раз таким узким, что по ним можно было протиснуться только боком. Вместо далекого горизонта его взгляд упирался в окна соседнего дома, занятого унылыми домашними делами. Его жизнь лишилась величия и вкуса, сменившись рутиной торговли, счетами и долгами, утомительным крючкотворством и вздорными родственниками. Для человека, побывавшего у монголов, усвоившего буддизм, эти рамки должны были показаться невыносимо тесными.
К 1298 году Марко исполнилось всего сорок три, он все еще был в силах устремиться по следу первого попавшегося приключения. Битва при Курцоле, где он попал в плен, не стала для Венеции исполнением надежд на славу, но для него она могла стать путем к бегству.
Возможно, что для Марко плен у генуэзцев и привилегированное заключение оказались переменой к лучшему, позволив ему на время спастись из тесных пределов Венеции. Парадокс в том, что он был свободнее в тюрьме, где его не занимали обыденные дела и где он мог мысленно странствовать по всему свету: по плоскогорьям Памира, через пустыню Гоби, по изумрудной степи мимо монгольских юрт, к волшебным дворцам Ханбалыка и Ксанаду. Тюремное заключение дало этому страннику избыток времени, чтобы поведать свою историю, и нетрудно представить, как он день и ночь толкует о своих приключениях Рустикелло, который с азартом собирает горячечные излияния Марко. Неизвестно, сумел бы Марко убедить своих недоверчивых сограждан, не говоря уже обо всей Европе, в правдивости своих сказочных похождений, если бы не его сотрудничество с Рустикелло.
Рустикелло, умевший расцветить свои повести изысканными фантазиями в стиле легенд о короле Артуре и батальными сценами, отлично представлял, чем украсить правдивый рассказ Марко. Однако много повидавший купец предпочитал держаться того, что видел сам. Впрочем, точка зрения Марко, его понятия о мире и месте в нем христианства расходились с точкой зрения его читателей. За два десятилетия он пропитался монгольскими обычаями, языком и взглядами и смотрел на мир глазами монголов – жизнелюбивых, диких и благочестивых.
Рустикелло Пизанский был не просто романистом. Он принадлежал к семейству нотариусов и обладал высокой квалификацией в этом деле. Нотариусы в Италии издавна пользовались почетом. В римской Античности они были высокопоставленными чиновниками, составляли контракты и финансовые договоры, вели хроники и занимались официальной передачей имущества, дарственными и завещаниями. Скучную работу переписчиков они перекладывали на рабов. Название профессии происходит от широко применявшейся системы скорописи, называвшейся на латыни
Литературная фантазия Рустикелло склоняла его к темам сражений, странствующих рыцарей и добродетельных девиц, зато профессиональная выучка требовала получить от Марко доказательства. Как иначе мог он документировать его путешествие, не говоря уже о фантастических эпизодах, которым тот якобы был свидетелем? Марко, пишет Рустикелло, «записал лишь немногое, что еще сохранилось у него в памяти, и это малая доля в сравнении с множеством и почти бесконечным числом вещей, которые он мог бы описать, если бы надеялся на возможность вернуться в наши земли; однако, полагая почти невероятным, что он когда-либо оставит службу у великого хана, государя татар, он записал в своем дневнике лишь немногое».