Подумав над этим, Кира решила, что никуда не торопится, даже, как ни странно, в постель. Бог с ними, с "пирогами"! А поспешность хороша только при ловле блох. Остановившись на этом пункте, Кира отвернула краны, пустив в медную ванну, изящных очертаний, тугую струю горячей воды, и наконец разделась, аккуратно сложив военную форму на одном из полу-кресел. Мундир ей еще пригодится, хотя, по-видимому, не сегодня и не завтра, а тогда, когда сказка подойдет к концу, и "золушка" вернется из волшебной страны к будням родных имперских ВВС.
- Полежи пока здесь, - сказала она вслух, - подожди.
В неспешном времяпрепровождении наедине с самим собой есть своя прелесть. Делаешь что хочешь, блажишь, как в голову придет. Кира подошла к разожженному камину, постояла секунду, с наслаждением впитывая обнаженной кожей тепло живого огня. Потом взяла с полки оставленную для нее пачку папирос, закурила неторопливо и, мазнув взглядом по вешалке, где ее дожидался великолепный банный халат - мужской за неимением в доме женской одежды, - подошла к ванной. Над горячей водой поднимался пар.
"Соблазн велик, - подумала она, пыхнув папиросой. - Всего пять минут..."
- Или десять, - сказала вслух, привыкая к идее.
Усмехнулась своим собственным словам и потянулась к графинчику, приготовленному заботливой рукой на столике, вплотную придвинутом к ванне. Там в необязательном порядке расположились хрустальная пепельница, графин с коньяком, - до шампанского никто почему-то не додумался, - высокая рюмка, еще одна пачка папирос и коробок спичек.
"Богато жить не запретишь!"
Кира налила себе коньяку, выпила и, вполне прочувствовав аромат и вкус благородного напитка, наполнила рюмку по новой и подошла к зеркалу.
- Твое здоровье, комэск! - отсалютовала она себе рюмкой и, выпив коньяк, посмотрела своему отражению в глаза.
Глаза у Киры были синие. Сейчас, в свете не слишком яркой электрической лампы, они казались темнее, прямо-таки кобальтовые или еще как. Большие, классического разреза, когда уголки глаз расположены на одной линии. О том, что они красивые, Кира знала с детства. Девчонки в классе завидовали, Борис, было дело, восхищался, да она это и сама прекрасно понимала. Что называется, видела своими глазами.
Вообще, если не прибедняться, красивая женщина. Ноги длинные, живот плоский, грудь полная. Бедра узковаты, но, в целом, не беда. Общее впечатление не портят. Хотя конечно есть и минусы. Фигура для женщины слишком спортивная, тело поджарое, ноги и руки мускулистые, а других у пилота и быть не может. В общем, на любителя.
"И ведь находятся... Нашелся один на мою голову!"
На этот раз - и сколько было в ее жизни этих "
***
В конечном счете, Кира "согласилась" на компромисс: четверть часа в ванной и не секундой больше. Одна папироса, еще одна - третья по счету, - рюмка коньяка, и нервы, что характерно, пришли в норму. Ни паники, ни ажитации, и никакого смятения чувств. В общем и целом, пришла в себя. Быстро помылась, обтерлась большим махровым полотенцем, больше похожим своими размерами на простыню, надела свежее белье - свое, а не Дарены Апраксиной, - и хотела уже, накинув халат, выйти к ужину, когда случайный взгляд в зеркало, отправил ее прямиком в лето сорок девятого, в окрестности Трнавы, где Кира и заработала этот кривой шрам на левой руке...
В июне сорок девятого, после многомесячной тягомотной переписки - ее рапорты по инстанциям, начальственные отписки, и снова ее рапорты "с разъяснениями и уточнениями", - Киру совершенно неожиданно перевели из штаба корпуса, где она служила в должности 4-го офицера для поручений при квартирмейстере, в 47-й ИАП. И, что характерно, не на штабную должность, адъютантом каким-нибудь или штаб-офицером, а летчиком истребителем. Правда уже не командиром звена, как это было в 101-ом полку, а рядовым пилотом, но все-таки ей разрешили летать. Итак, двадцать третьего июня она прибыла в полк, а двадцать девятого выбыла из него по ранению.