А лавочкин уже качается из-за малой скорости. Он на пределе. И Кира давит левой рукой на секторы газа и шага винта, а сама не сводит взгляда с макки и видит, как закачался вдруг итальянский истребитель - скорость потеряна! - и в тот же миг сваливается вниз, в пикирование. И Кира готова уже торжествовать: в упор, мол, расстреляю гада. Но машина не слушается, вздрагивает, вот-вот сорвется в штопор. И вместо того, чтобы развалить противника убийственным с такой дистанции огнем двух двадцатимиллиметровых пушек, Кира плавно переводит ее в пикирование, но враг быстро уходит, дистанция увеличивается, и его уже не догнать.
Однако в тот краткий миг, когда они снова оказались "лицом к лицу" на встречных курсах, Кира на миг действительно видит лицо итальянца, в шлемофоне, без очков, и взгляды их встречаются, чтобы сразу же разойтись. Но мгновенное впечатление от этой встречи остается, как моментальная фотография, буквально выжженная ярким солнцем и кипящим в крови адреналином на серой поверхности Кириного мозга, который занят в этот момент совсем другим.
Объяснить, что Кира тогда почувствовала, невозможно. Нет таких слов. Ее понял бы, вероятно, волк, промахнувшийся по оленю. А нормальным людям такое не дано и не надо. Она дала – "для порядка" - длинную очередь вдогон, но, увы, безрезультатно. Выходило, что они с итальянцем только посмотрели друг на друга и чинно разошлись. Такого не должно было случиться, ведь в маневре Кира получила явное преимущество, однако реализовать его не сумела. А, кроме того, оторвалась от ведомого, потеряв того где-то на подъеме, и осталась одна.
Она в последний раз посмотрел вслед уходящему макки и, развернувшись, на максимальной скорости погнала догонять своих.
Глава 3
Будильник – сука – убийца девичьих снов. Зазвонил, как водится, не вовремя и звонил, звонил… А Кира после двух дней “в седле” устала так, что и восемь часов сна показались ей каплей в море. Но если труба зовет… Она поднялась с постели только из чувства долга, да еще, быть может, из-за ощущения смутной тревоги, которое давно – еще в детстве – научилась принимать всерьез. Мать, бывало, говорила о таком - вещует, де, сердце, и возможно, права была покойница. Кержачки – "которые умом не тронулись или в оборотни не подались" – все ведьмы. Такой и Кира уродилась. Чего не знала, всегда угадывала. И в то утро тоже почуяла – "Оно!" Соскребла себя с койки. Умылась, "прихорошилась", в смысле, причесалась, надела старенькую и порядком вылинявшую винтажную тужурку довоенного покроя, но с актуальными знаками различия, и повязала шейный платок. Нацепила темные очки, чтобы скрыть нездоровую красноту глаз, вышла на веранду, тянувшуюся вдоль всего фасада, и огляделась, узнавая привычную суету. Все-таки не тревога, скорее, праздник.
"Гости приехали!"
- Кого это к нам ветром занесло? – спросила, закуривая и стараясь не косить глазом на соседа.
- А черт их знает папуасов, командир! – Львов сидел в старом плетеном кресле, положив ноги в войлочных тапочках на перила, читал книжку, курил. Казался умиротворенным.
"И ведь, как специально!"
"Таких совпадений не бывает!" – подумала она в то свое первое утро в полку, обнаружив, кто является ее соседом по коттеджу. Но и подозревать "заговор и коварство", тем более, "коварство и любовь" было, вроде бы, не с чего. Приходилось принимать, как есть: жизнь ведь, действительно, на то и жизнь, чтобы никто не заскучал.
- Что читаете? – все-таки не удержалась, посмотрела на поручика, мазнула быстрым взглядом по небезупречному, но скорее приятному, чем наоборот, профилю, привычно "споткнувшись" о шрам на нижней челюсти.
- "Основы метафизики нравственности", - Львов не выпендривался, он действительно читал Канта.
"Безумие какое-то!" – застонала мысленно Кира, готовая заорать, но при этом твердо знавшая, что никогда этого не сделает.
- И как вам? – спросила вслух, стараясь казаться равнодушной.
- Сказать, что божественно? Так не поверите же.
- По-моему, скукачища, - пожала плечами Кира, вспомнив кантовскую заумь про категорический императив и автономную этику.
- В переводе читали?
- Нет, - зло усмехнулась Кира, которую Львов, временами, доводил до белого каления, - наслаждалась подлинником.
- Значит, вы, командир, женщина не только умная, но и образованная, что, учитывая, все прочие ваши достоинства…
- Хотите на гауптвахту, Яков Иванович? – прищурилась Кира. – Ненадолго. Денька на три, пока не распогодится, - глянула она на обложенное облаками небо, - как думаете?
- Я к вам с разговорами не приставал, командир, - Львов демонстративно открыл книгу и уперся взглядом в текст.
"Это точно, сама пришла…"