Историк

Я проснулся на рассвете оттого, что по комнате словно бы протянуло сквозняком. Было очень тихо; ты дышала рядом, завернувшись в пушистое детское одеяльце, но койка Элен была пуста. Я тихо встал, надел ботинки и пиджак. Здания снаружи еще терялись в полутьме, двор казался серым, а фонтан — темной глыбой. Я догадался, что солнце приходит сюда поздно, потому что прежде ему приходится перевалить горную стену на востоке. Я искал Элен молча, не окликал ее, потому что знал, что она любит вставать рано и, может быть, сидит где-нибудь на скамейке, глубоко задумавшись, ожидая восхода. Но ее нигде не было видно, и, когда небо немного просветлело, мои поиски стали беспокойнее. Я сходил к скамье, на которой мы сидели накануне, зашел в часовню, где призрачно пахло дымом.

Наконец я стал звать ее по имени, тихонько, потом громче, испуганно. Через несколько минут из трапезной вышел монах, закончивший, должно быть, первую безмолвную трапезу, и спросил, не может ли он мне помочь. Я объяснил, что исчезла моя жена, и он стал искать вместе со мной.

— Может быть, мадам пошла на прогулку?

Но ее не оказалось ни в саду, ни на стоянке, ни в склепе. К тому времени, как над хребтом показалось солнце, мы обыскали все и обратились к другим монахам, и один из них предложил съездить на машине в Лебен и поспрашивать там. Что-то заставило меня попросить его вызвать полицию. Тут я услышал твой плач и бросился к тебе. Я испугался, что ты упала с кровати, но ты просто просыпалась. Я быстро накормил тебя и не спускал с рук, пока мы по второму разу обыскивали те же места.

Наконец я попросил собрать и расспросить всех монахов. Аббат с готовностью согласился и собрал всех в галерее. Никто не видел Элен с той минуты, как мы, поужинав, ушли в гостиницу. Все были встревожены.

— Lapauvre1 , — сказал старый монах, и я сердито взглянул на него.

Я спросил, не говорила ли она с кем-нибудь вчера и не заметил ли кто чего-нибудь странного.

— Мы, как правило, не говорим с женщинами, — мягко заметил аббат.

Но один из монахов выступил вперед, и я сразу узнал в нем того старика, чья обязанность была сидеть в склепе. Лицо его было таким же спокойным и добрым, как вчера в свете фонаря, и выражало то же слабое смущение.

— Мадам задержалась поговорить со мной, — сказал он. — Мне не хотелось нарушать правила, но она держалась так смиренно и вежливо, что я ответил на ее вопросы.

— И о чем же она вас спрашивала?

Сердце у меня давно колотилось, но теперь его сжала боль.

— Она спросила, кто здесь похоронен, и я ответил, что это наш первый настоятель, память которого мы чтим. Тогда она спросила, что великого он совершил, и я сказал, что у нас есть предание… — Тут он взглянул на аббата, и тот кивнул, разрешая ему продолжать. — У нас есть предание, что он вел святую жизнь, но в смерти был поражен проклятием и поднимался из гроба, чтобы вредить другим монахам, и его тело пришлось подвергнуть очищению. Когда же он был очищен, из его сердца проросла белая роза в знак прощения Святой Матери.

— И потому-то вы сидите и стережете его? — спросил я. Аббат пожал плечами.

— Это просто традиция, дань уважения его памяти.

Я обернулся к старому монаху и увидел, что его мягкое лицо побледнело до синевы.

— И эту историю вы рассказали моей жене?

— Она расспрашивала меня о нашей истории, monsieur. Я не видел ничего дурного в том, чтобы ответить на ее вопросы.

— И что она сказала в ответ?

1 Бедняжка (фр.).

Он улыбнулся:

— Она поблагодарила меня и спросила, как меня зовут, и я сказал ей: брат Кирилл. — Он сложил руки на животе.

Мне понадобилась минута, чтобы распознать имя, прозвучавшее незнакомо из-за франкоязычного ударения на втором слоге, из-за этого невинного "frere", то есть «брат». Потом я крепче обхватил тебя, боясь уронить.

— Вы сказали, вас зовут Кирилл? Вы так и сказали? Повторите по буквам!

Потрясенный монах повиновался.

— Откуда это имя? — выкрикнул я. Голос у меня дрожал. — Это настоящее имя? Кто вы?

Аббат шагнул ко мне, видя, что старик совершенно сбит с толку.

— Это имя не было дано ему при рождении, — объяснил он. — Принимая обет, мы принимаем новые имена. Среди нас всегда есть Кирилл — кому-нибудь дают это имя — и Мишель — вот он, здесь…

— Вы хотите сказать, — проговорил я, крепко прижимая тебя к себе, — что здесь и до него был брат Кирилл, и до того тоже?

— О да, — ответил аббат, явно озадаченный моим горячечным допросом. — Всегда, сколько мы помним нашу историю. Мы здесь гордимся своими традициями… мы не принимаем новых обычаев.

— Откуда идет эта традиция? — Я почти кричал на него.

— Этого мы не знаем, monsieur, — терпеливо отвечал аббат, — так уж всегда было.

Я шагнул к нему, едва не упершись носом ему в лицо.

— Я требую, чтобы вы вскрыли саркофаг в склепе. Он отступил, пораженный до глубины души.

— Что вы говорите? Это невозможно!

— Идемте со мной. Вот, — я поспешно передал тебя молодому монаху, который вчера показывал нам монастырь, — подержите мою дочь.

Он подхватил тебя, неловко, как и следовало ожидать, и ты заплакала.

— Идемте, — повторил я аббату.